Наконец, я понял, что
все бестолку, сдался, и моя злость на него прошла. Как можно бережнее я
объяснил ему, что все кончилось. В этот отпуск мы никуда на мотоцикле не
едем. Крис стал предлагать, например, проверить бензин, что я уже сделал,
или поискать механика. Но механиков там никаких не было. Только остатки
сосен, кусты и дождь.
Я сидел с ним в траве на обочине дороги, разгромленный, уставившись в
деревья и кустарник. Я терпеливо ответил на все его вопросы, и чем дальше,
тем реже и реже он их задавал. И когда Крис, наконец, понял, что наше
путешествие действительно завершилось, он заплакал. Ему было лет восемь
тогда, наверное.
Мы добрались до нашего города автостопом, взяли напрокат трейлер,
прицепили к машине, приехали и забрали мотоцикл, доставили его обратно и
начали все снова -- уже на машине. Но это было уже не так. Много радости
нам это не принесло.
Через две недели после того, как отпуск закончился, как-то вечером
после работы я снял карбюратор посмотреть, что же все-таки произошло, но
найти ничего не смог. Чтобы снять грязь, прежде чем поставить его на место,
я повернул вентиль бензобака, выпустить немного горючего. Ничего не
вылилось. В баке было пусто. Я не верил своим глазам. Я до сих пор едва
могу в это поверить.
Я сотни раз мысленно пинал себя за эту глупость и наверное никогда не
оправлюсь от этого по-настоящему. Очевидно, плескалось горючее в запасном
баке, который я так и не использовал. Я не проверил тщательно, поскольку
допустил, что двигатель не работал из-за дождя. Тогда я не понимал еще,
насколько глупы такие скороспелые допущения. Теперь мы сидим на машине в
двадцать восемь лошадей, и к уходу за ней я отношусь очень серьезно.
Внезапно Джон обгоняет меня, ладонь повернута вниз, что означает
остановку. Мы сбавляем скорость и ищем, где съехать на обочину. Край
бетонки сильно выступает, гравий совсем не утрамбован, и мне такой маневр
совершенно не нравится.
Крис спрашивает:
-- Зачем мы остановились?
-- Мне кажется, мы пропустили поворот, -- говорит Джон.
Я оборачиваюсь и ничего не вижу:
-- Я не видел никаких указателей.
Джон качает головой:
-- Здоровый, как амбарные ворота.
-- Да?
Они с Сильвией кивают.
Джон наклоняется, всматривается в мою карту и показывает, где был
поворот, потом -- на виадук после него.
-- Мы уже проехали виадук.
Я вижу, что он прав. М-да.
-- Вперед или назад? -- спрашиваю я.
Он думает.
-- Думаю, нет резона возвращаться. Хорошо, поехали вперед. Так или
иначе, доедем.
И вот теперь, пристраиваясь им в хвост, я думаю: с чего бы это? Я едва
заметил перекресток с трассой. А до этого забыл сказать им про грозу.
Как-то выбивает из колеи.
Край грозового облака вырос, оно движется не так быстро, как я
рассчитывал. Не очень хорошо. Когда тучи быстро надвигаются, они быстро и
проходят. Когда они подкрадываются медленно -- как сейчас, -- можно
прилично застрять.
Зубами стаскиваю перчатку, наклоняюсь и щупаю алюминиевый бок
двигателя. С температурой все в порядке. Слишком тепло, чтоб держать руку
долго, но не обожжешься. Ничего страшного.
У двигателей с воздушным охлаждением, как этот, от перегрева может
случиться "припадок". У этой машины был один такой... нет, три. Время от
времени я его проверяю, как проверял бы пациента с сердечным приступом,
если даже он, кажется, уже поправился.
Во время припадка поршни расширяются от перегрева, становятся слишком
велики для стенок цилиндров, застревают в них, иногда вплавляются, замыкают
двигатель и заднее колесо и бросают мотоцикл юзом. Когда так случилось в
первый раз, голову мне закинуло дальше переднего колеса, а мой пассажир
оказался почти верхом на мне. При тридцати двигатель опять расклинило, и он
заработал нормально, но я съехал с дороги и остановился посмотреть, что
произошло. Пассажир мой только и мог сказать: "А это ты для чего сделал?"
Я пожал плечами, поскольку недоумевал так же, как и он, и просто
таращился на мотоцикл, а машины мчались мимо. Мотор так раскалился, что
воздух вокруг него дрожал, и мы ощущали жар. Когда я коснулся его мокрым
пальцем, он зашипел, как горячий утюг, и мы медленно поехали домой. Звук у
мотора изменился: хлопки, означавшие, что поршни не соответствуют
цилиндрам, и тут нужен буксир.
Я отвез его в мастерскую, ибо не думал, что с ним произошло что-то
достаточно серьезное, чтобы оправдать меня, если я влезу туда
самостоятельно: придется изучать все эти сложные детали, может даже
заказывать запчасти и специальные инструменты, все это займет кучу времени,
хотя можно сделать так, чтобы мотоциклом занялся кто-то другой и сделал все
побыстрее, -- типа того, как к этому относился Джон.
Мастерская отличалась от тех, что я помнил. Если раньше все механики
выглядели древними ветеранами, то теперь походили на простых пацанов. Радио
орало во всю, а они болтали между собой, выпендривались и меня, кажется,
совсем не замечали. Когда один из них, наконец, подошел, то, едва послушав
хлопки поршней, сразу сказал: "Ах, да. Пальцы."
Пальцы? Кабы знать тогда, во что это выльется.
Через две недели я заплатил им по счету 140 долларов и начал
осторожненько ездить, переключая малые скорости, чтобы все в нем
приработалось, а, проехав с тысячу миль, врубил полный. При семидесяти пяти
его заело снова, а при тридцати опять отпустило, как и раньше. Когда я
привез его обратно, они обвинили меня, в том, что я неправильно ввожу его в
режим, но после долгих споров все-таки согласились заглянуть внутрь.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22