Кобель поднял голову (лежал, конечно же, рядом), поглядел на нее. Снова уронил морду на лапы.
Сигизмунд отметил, что в рядах вверенного ему подразделения царят распад и уныние. А он что, нанимался их развлекать?
Огляделся по сторонам. Когда-то мать устраивала здесь пышные приемы. По дням рождения и почему-то на 1 мая. Когда празднество доходило до определенной точки и гости начинали скучать (это происходило незадолго до внесения торта), мать преискусно оживляла гостей с помощью одних и тех же снимков в семейном альбоме.
Интересно, а Лантхильда кто — гость? В самом деле интересно.
— Лантхильд, ты гость?
— Гастс? — переспросила девка. Призадумалась. Брови наморщила. — Йаа, — сказала она наконец.
Да, видать, без альбомов не обойтись.
— А коли йаа и гастс, то смотреть тебе, Лантхильд, мои семейные альбомы.
— Наадо, — сказала девка. И с вопросительной интонацией повторила: — Смотреет? Хва?
Сигизмунд потыкал пальцами себе в глаза, потом поднес к глазам ладонь, вытаращился поужаснее:
— Смотреть. Поняла?
— Смотреет… Сехван, — сказала Лантхильда. — Сеехван.
— Йа, — кивнул Сигизмунд. — Будем с тобой смотреть. Поняла?
— Поняла, — неожиданно совершенно без акцента сказала девка. Сигизмунд аж подскочил от изумления. — Будем тобой сеехван…
— Йаа, — бойко поддержал беседу Сигизмунд.
— Наадо, — продолжала Лантхильда, очень довольная собой. — Нуу… Таак… Драастис…
— Вот тебе и драстис, — сказал Сигизмунд. Он встал со спальника, вытащил альбомы, вытер с них пыль. Давненько он их не брал в руки.
Один, образца сороковых годов, нес на добротном темном коленкоре изображение героической оленьей головы. Второй, образца шестидесятых, назывался «Наш ребенок». На обложке стилизованные мужчина и женщина играли со стилизованным геометрическим младенцем. Фигуры имели потрясающее сходство с теми, которые украшают общественные туалеты постройки тех лет. Сейчас их заменили треугольнички — основанием вниз «ж», основанием вверх «м». А вот на Елагином сохранились еще старые таблички, тех лет, когда дамы носили юбочки-кринолины, а мужчины — брюки-дудочки.
Девка заинтересовалась картинкой. Ткнула в младенчика.
— Барнс, — сказала она. — Барнило…
Мужчина был «манна», женщина — «квино».
— Ик им манна, — выродил Сигизмунд. Во насобачился!.. — Зу ис квино.
— Нии, — опять озадачила его Лантхильда. — Ик им мави.
— Вай-вай, — сказал Сигизмунд.
Девка испуганно посмотрела на него.
— Вай?
И весьма театрально, с эффектами, изобразила величайшее горе: ухватила себя за лоб, закатила глаза, по щекам проскребла ногтями и завыла.
— Ва-ай…
— Нии, — поспешно сказал Сигизмунд. — Это я так. Пошутил. Давай лучше смотреть. Во, гляди. Это моя мать.
Фотография была сделана в конце сороковых. Мать стояла перед вывеской Политехнического института, в черном беретике, кокетливо надвинутом на ухо. С той стороны, где не было беретика, вился темный локон. Мать задорно смотрела со снимка. Рядом стояла другая девица, немного менее боевая, но тоже веселая. Ощутимо веяло весной.
— Хво? — поинтересовалась девка.
Как по-ихнему «мать»? Смешное какое-то слово… мордовское… А, айзи.
— Миино айзи. Моя мать. Поняла?
— Йаа.
— Что ты все «йа» да «йа». Говори правильно: «да». Сам с тобой сейчас обасурманюсь, родной язык забуду…
Лантхильда не поняла. Посмотрела вопросительно.
— Да. Надо говорить «да». Поняла?
— Йаа, — сказала девка.
— Не «йа», а «да». Да.
— Йаа…
Он махнул рукой. Перевернул страницу. Свадебных фотографий отца с матерью не сохранилось. Зато сохранилось их путешествие в Крым. Мать в купальнике и белой войлочной шляпе с бахромой восседала на спине полуразрушенного дворцового льва.
Лантхильда опознала сигизмундову мать.
— Тиино айзи. — Показала на отца. — Хвас?
— Отец. Папа. Фатер. Фазер. Ну, поняла?
— Фадар. Атта. Аттила.
Что ни день, то открытие. Стало быть, к великому завоевателю Лантхильда отношения не имеет. И на том спасибо. Не Аттилу в бреду звала, не воплощение дьявола, о коем романы ужасов повествуют. А старый хрен на девкиных рисунках, упорно именуемый ею «аттилой», стало быть, папаша ейный. Тот, что хитрым прищуром на Ленина похож. Только на бородатого, с косами и опустившегося. Пережившего крах апрельских тезисов. Кстати, Ленина придется выбросить — залило плакат к едрене матери, испоганило совсем. А Дали уцелел в катаклизме.
— Атта? — снова спросила Лантхильда требовательно.
— Йаа, — сказал Сигизмунд. До чего привязчивый язык. Учительница английского в школе и другая, тоже английского, но в институте — то-то бы порадовались, слушая, как он шпарит.
Сигизмунд показал на фотографию родителей.
— Будем с тобой, Лантхильд, правильной мове обучаться. Это мать. Это отец.
— Матф. Хотец.
Ой, блин… «Хотец».
— О-тец, дерђва…
— Дерьова…
— Нии… О-тец. О-о…
— Отетс.
— Едем дальше, — сказал Сигизмунд, решив довольствоваться результатом.
— Йедем, — охотно согласилась девка. — Надо.
— Драастис, — сказал Сигизмунд.
Сигизмунд показывал, девка осмысляла увиденное, широко пользуясь новоприобретенной лексикой. Изображения Сигизмунда-младенца ее невероятно насмешили.
— Ик, — сказал Сигизмунд.
— Зу? — изумилась девка. Поглядела на голенького, толстого младенчика в ямочках (младенчик обгладывал погремушку и серьезно пялился в объектив).
— Йаа, со ик им, — подтвердил Сигизмунд, сам себе дивясь. Лет десять назад ни за что бы не признался девушке, что это он такой был. Хотя, если вдуматься, ничего позорного в том, вроде бы, нет.
Лантхильда посмотрела на младенчика, на Сигизмунда, опять на младенчика, опять на Сигизмунда и вдруг ужасно расхохоталась.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131 132 133 134 135 136 137 138 139 140 141 142 143 144 145 146 147 148 149 150 151 152 153