А моя мать в это же время умудрилась сделать нечто совершенно противоположное. Как я уже не раз упоминала, она чрезвычайно любила мороженое и могла есть его в чудовищных количествах. С Люциной и одним знакомым они отправились в кафе. Мать, естественно, потребовала мороженого. Люпина принялась заказывать ей порции одну за другой, наконец взбунтовалась и заявила, что не намерена разоряться из-за непомерных аппетитов сестры. Тогда мороженое для матери стал заказывать знакомый. Не могу понять, ведь взрослые же люди, как могли допустить такое? У всех троих случилось умственное затмение? Или просто было интересно, сколько мать в состоянии съесть? Наконец она угомонилась, почувствовав жуткую боль в горле. Воспалились миндалины и гайморова полость. Хроническое воспаление тянулось за матерью всю жизнь. Никогда больше она уже не могла есть мороженого. ( Позже, когда мы уже жили в Варшаве…) Позже, когда мы уже жили в Варшаве, я неоднократно бывала у Люпины, оставшейся в Силезии. Поселилась она в Катовицах, в сорок пятом, и занялась культурой. Много времени отдавала она общественной работе с молодёжью, занималась журналистикой, работала в редакции Польского радио.Как известно, на Возвращённых землях Польское радио начиналось с нуля, и условия работы на нем были чрезвычайно примитивными. Многие передачи не записывались на плёнку, шли прямо в эфир, например, трансляции всевозможных праздников и важных государственных мероприятий. Это приводило нередко к весьма забавным эффектам. Вот один из них. Головой ручаюсь, то, о чем сейчас расскажу, — чистая правда.Открывая один из первых «Маршей мира», высокий партийный деятель произнёс в микрофон на местном диалекте польского:— Граждане и гражданки! Товарищи и товарки! Вы отправляетесь в этот осенний поход в честь Тадеуша Костюшки, который вместе с советской армией побил гитлеровского гада в битве под Грюнвальдом! Тадеуш Костюшко (1746 —1817) — национальный герой Польши, вождь восстания 1794 г. В битве под Грюнвальдом (1410 г.) совместные польские, русские и литовские полки разгромили крестоносцев.

Многие, в том числе и Люцина, по свежим следам записали текст выступления, и я его столько раз повторяла знакомым, что до сих пор помню дословно.Или вот ещё. Заканчивая первомайское выступление, оратор взволнованно воскликнул:— А теперь разрешите мне провозгласить здравицу…И из микрофона сначала оглушительно разнеслось над площадью:— Бе-е-е!А потом не менее оглушительная ругань предыдущего оратора:— Пошла прочь, холера! Вон отсюда!Легко догадаться, что к микрофону получила доступ одна из овец, пасшихся поблизости.В Бытоме во время предвыборной камлании огромную витрину аптеки на центральной площади украсили три портрета кандидатов: Гомулки, Циранкевича и Осубки-Моравского. А под ними осталась на виду красочная аптечная надпись крупными буквами: СВЕЖИЕ ПИЯВКИ. Весь город сбегался посмотреть на необычное зрелище. Правда, аптеку на следующий же день прикрыли, а её владельца увели в наручниках. А ведь он не нарочно остроумничал, просто портреты государственных деятелей опирались на бутыли со свежими пиявками, и подпись рекламировала их, а вовсе не уважаемых кандидатов. Пиявки сочли недостаточно декоративными, прикрыли портретами, а о подписи просто забыли. Чем же виноват владелец аптеки?Другим зрелищным моментом в Бытоме, не столь рискованным политически, был бриллиант, выставленный в витрине ювелирного магазина. Опять же весь город сбегался любоваться на него, и я тоже. Бриллиант лежал на чёрном бархате. Не знаю, сколько уж в нем было каратов, но в диаметре он достигал не меньше сантиметра, а возможно, и больше. Стоил он полмиллиона злотых. Не знаю, на что сбегались смотреть: на драгоценность или бешеную цену.Вообще-то в Бытоме у меня были очень неплохие бытовые условия. Впервые в моем распоряжении оказалась отдельная комната. Правда, мне часто приходилось делить её с Люциной, которая то и дело наезжала к нам из Катовиц. Но уж лучше делить с кем-то свою комнату, чем вовсе не иметь её. У меня было пианино, на котором я как-то сразу стала играть. Это вовсе не означало, что на меня снизошло музыкальное озарение или во мне вдруг прорезался талант. Ничего подобного, по-прежнему мой слух ничем не отличался от того, каким мог обладать первый встречный пень, но действовали зрительная память и чувство ритма. Мне наняли учительницу музыки, она проверила мой слух, убедилась в отсутствии оного и с большой неохотой взялась за сизифов труд. И вскоре с изумлением принялась допытываться у меня, почему я скрыла от неё, что уже училась музыке. Так и не поверила, что с фортепианной клавиатурой я имела дело лишь в годовалом возрасте, когда весело бегала в ботиночках по клавишам раскрытого рояля тёти Яди.Теперь я моментально запомнила ноты, соотнесла их с клавишами на инструменте. Запомнить зрительно, по какой клавише надо ударить, для меня не составляло проблемы, а ритм получался сам собой. Таким вот оригинальным образом я за три месяца прошла годовой курс обучения и была счастлива, но продолжить музыкальное образование у меня уже никогда больше не было возможности.В Бытоме я первый раз была в опере, на «Травиате». До войны меня в оперу не водили. Помню, какое огромное впечатление произвело на меня и посещение первого настоящего кинотеатра, огромного, роскошного, совсем не пострадавшего от войны и ярко освещённого. Прямо явление из какого-то другого мира!Закончив в Бытоме учебный год, я на каникулы поехала в родной Груец. Родители остались в Бытоме, я должна была туда вернуться в школу, но судьба распорядилась иначе.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91