Она собиралась запустить в скандалиста нашим десертом! Я крикнула «Папа!», отец обернулся, все понял в мгновение ока. Ни слова не говоря, он развернул адвоката к двери лицом и вытолкнул его взашей. Пирожные были спасены, а темпераментный адвокат отказался от своих притязаний.В квартире шапочника пришлось делать дополнительный ремонт. Его ванная, например, служила складом дров, водопроводные трубы проржавели, в окнах не хватало стёкол, а двери не закрывались. Ну и страшные синюшные стены снились по ночам. Однако все это были мелочи. По сравнению с одиночной больничной камерой новая квартира представлялась прямо-таки королевскими палатами.Вскоре после новоселья я опять не пошла в школу. Дело в том, что отец поехал с работы на грузовике в Бялобжеги за картошкой для всех сотрудников и вместе с грузовиком пропал на целых три дня. Мать потеряла голову и велела мне отправляться его искать. Интересно, где искать и как я могла это сделать? Бестолково бродила я по улицам города, ибо мать истерично гнала меня из дома, и я не знала, как её успокоить. Я сама не очень беспокоилась. В конце концов, отец поехал не один, с ним было ещё несколько сотрудников, а грузовик — не иголка, так просто не потеряется. Через три дня они и в самом деле вернулись живые и здоровые и даже картошку привезли. Оказывается, вышел из строя двигатель и не так просто было его починить. Спорить с матерью, я знала, бесполезно.Вообще следует удивляться тому, как я смогла закончить школу.Училась я всегда хорошо, так хорошо, что окончательно избаловала родных и они перестали видеть в этом мою заслугу. Никто не заботился о том, сделала ли я уроки, не надо ли помочь. Впрочем, я сама в этом виновата. Как-то раз — было мне лет двенадцать — мать опрометчиво поинтересовалась, сделала ли я уроки, когда я попросила разрешения пойти погулять.Я смертельно обиделась.— Как ты можешь об этом спрашивать? Разве был хоть когда-нибудь случай, чтобы я не сделала уроков? Разве хоть раз были из-за этого неприятности? Уроки — моё личное дело, и нечего другим в него вмешиваться!Мать признала свою ошибку, попросила извинить её и больше никогда не вмешивалась. Но тем самым я навесила на себя цепи рабства.Не было дня, чтобы мне не помешали делать уроки. Начиналось, как правило, с хлеба. Сижу я за столом, занимаюсь.— Прогуляй собаку, — говорит мать. — И заодно посмотри, привезли ли свежий хлеб.— Не привезли, — отвечала я, ибо всем прекрасно было известно, в котором часу его завозят после обеда. Но с собакой выходила.Булочная находилась в нашем же доме, только с другой его стороны. Свежий хлеб завозили между тремя и четырьмя, об этом знали окрестные жители и быстро его раскупали, так что не рекомендовалось зевать. Но ведь сейчас было всего два часа, о каком хлебе может идти речь?Возвращаюсь, опять сажусь за уроки. Через полчаса мать говорит:— Иди за хлебом, наверняка уже привезли.— Нет, ещё не привезли! — отвечала я, но приходилось вставать и идти в булочную, чтобы убедиться — действительно, ещё не привезли хлеб.Возвращаюсь, сажусь за прерванные уроки. Мать говорит:— Я забыла купить сметану. Сходи купи и заодно погляди, не привезли ли хлеб.Иду, покупаю сметану, возвращаюсь, сажусь за уроки. Позаниматься смогла минут двадцать, не больше. Мать заглядывает в комнату и говорит:— Яйца кончились, надо сходить купить. И заодно посмотри, наверное, хлеб уже привезли.Скрежеща зубами, я отправилась за яйцами.Потом я, наконец, отправлялась за хлебом и покупала его, а потом вдруг выяснялось, что опять нужна какая-то мелочь — соль, укропчик, стиральный порошок. Нет, в те времена ещё не было стиральных порошков. Ну, значит, что-нибудь в этом роде. Не было случая, чтобы мать велела мне купить сразу все необходимые продукты. Нет, она посылала за каждым отдельно. Когда я, доведённая до белого каления, яростно спрашивала, что ещё надо купить, она каждый раз уверяла, что больше ничего не требуется.Как-то она велела мне пойти и купить горшок для фикуса. Продавались они в магазине на Раковецкой. Горшок был большой, мать дала на покупку сто пятьдесят злотых. Не помню, почему у меня в тот момент не было собственных денег, поэтому я попросила дать мне больше — а вдруг горшок стоит сто пятьдесят пять злотых.— Нет, он стоит ровно сто пятьдесят.— Ну так знай, если окажется, что он стоит дороже, я второй раз туда не пойду!— Он стоит ровно сто пятьдесят! Отправляйся же! Горшок, чтобы черт его побрал, стоил, конечно же, сто пятьдесят пять злотых. На этот раз у меня не было никаких предчувствий, видимо, проходя мимо, я мельком взглянула на цену и запомнила — сто пятьдесят пять.Я вернулась домой без покупки.— Горшок для фикуса стоит сто пятьдесят пять злотых, — информировала я мать с холодной яростью. — И во второй раз за ним не пойду!— Не пойдёшь? — спросила мамуля, схватила фикус в старом маленьком горшке и вышвырнула его за окно.Я успела на лету перехватить цветок. Не потому что боялась — вдруг кому на голову свалится, просто жаль было цветочка. Взяла я сто пятьдесят пять злотых и во второй раз отправилась за горшком. Сомневаюсь, что кто-нибудь другой заставил бы меня это сделать.Тут бы мне уже раз и навсегда хотелось закончить с анализом комплексов, развившихся во мне из-за собственной матери. В возрасте четырнадцати-пятнадцати лет я была девочкой очень впечатлительной, даже экзальтированной. Мать я обожала до безумия, чему совершенно не мешали её выходки и недостатки. Правда, я возмущалась, протестовала, но всегда подчинялась. По воскресеньям, например, к нам приезжала Тереса, мать вместе с ней отправлялась на кладбище, а мне приказывала докончить приготовление обеда.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91