Огня еще не зажигалиИ вовсе не спешат зажечь.В вечернем мраке тонут лица,Вглядись – увидишь ряд одинТеней неясных, вереницуКаких-то женщин и мужчин.Собранье не многоречиво,И каждый гость, входящий в дверь,Упорным взглядом молчаливоОсматривается, как зверь.Вот кто-то вспыхнул папироской:Средь прочих – женщина сидит:Большой ребячий лоб не скрытПростой и скромною прической,Широкий белый воротникИ платье черное – всё просто,Худая, маленького роста,Голубоокий детский лик,Но, как бы что найдя за далью,Глядит внимательно, в упор,И этот милый, нежный взорГорит отвагой и печалью…Кого-то ждут… Гремит звонок.Неспешно отворяя двери,Гость новый входит на порог:В своих движениях уверенИ статен; мужественный вид;Одет совсем как иностранец,Изысканно; в руке блеститВысокого цилиндра глянец; Едва приметно затемненВзгляд карих глаз сурово-кроткий;Наполеоновской бородкойРот беспокойный обрамлен;Большеголовый, темновласый –Красавец вместе и урод:Тревожный передернут ротМеланхолической гримасой. И сонм собравшихся затих…Два слова, два рукопожатья –И гость к ребенку в черном платьеИдет, минуя остальных…Он смотрит долго и любовно,И крепко руку жмет не раз,И молвит: «Поздравляю васС побегом, Соня… Софья Львовна!Опять – на смертную борьбу!»И вдруг – без видимой причины –На этом странно-белом лбуЛегли глубоко две морщины… Заря погасла. И мужчиныВливают в чашу ром с вином,И пламя синим огонькомПод полной чашей побежало.Над ней кладут крестом кинжалы.Вот пламя ширится – и вдруг,Взбежав над жженкой, задрожалоВ глазах столпившихся вокруг…Огонь, борясь с толпою мраков,Лилово-синий свет бросал,Старинной песни гайдамаковНапев согласный зазвучал,Как будто – свадьба, новоселье,Как будто – всех не ждет гроза, –Такое детское весельеЗажгло суровые глаза… Прошло одно – идет другое,Проходит пестрый ряд картин.Не замедляй, художник: вдвоеЗаплатишь ты за миг одинЧувствительного промедленья,И, если в этот миг тебяГрозит покинуть вдохновенье, –Пеняй на самого себя!Тебе единым на потребуДа будет – пристальность твоя. В те дни под петербургским небомЖивет дворянская семья.Дворяне – все родня друг другу,И приучили их векаГлядеть в лицо другому кругуВсегда немного свысока.Но власть тихонько ускользалаИз их изящных белых рук,И записались в либералыЧестнейшие из царских слуг,А всё в брезгливости природнойМеж волей царской и народнойОни испытывали больНередко от обеих воль.Всё это может показатьсяСмешным и устарелым нам,Но, право, может только хамНад русской жизнью издеваться.Она всегда – меж двух огней.Не всякий может стать героем,И люди лучшие – не скроем –Бессильны часто перед ней,Так неожиданно суроваИ вечных перемен полна;Как вешняя река, онаВнезапно тронуться готова,На льдины льдины громоздитьИ на пути своем крушитьВиновных, как и невиновных,И нечиновных, как чиновных… Так было и с моей семьей:В ней старина еще дышалаИ жить по-новому мешала,Вознаграждая тишинойИ благородством запоздалым(Не так в нем вовсе толку мало,Как думать принято теперь,Когда в любом семействе дверьОткрыта настежь зимней вьюге,И ни малейшего трудаНе стоит изменить супруге,Как муж, лишившийся стыда).И нигилизм здесь был беззлобен,И дух естественных наук(Властей ввергающий в испуг)Здесь был религии подобен.«Семейство – вздор, семейство – блажь», –Любили здесь примолвить гневно,А в глубине души – всё та ж«Княгиня Марья Алексевна»…Живая память стариныДолжна была дружить с неверьем –И были все часы полныКаким-то новым «двоеверьем»,И заколдован был сей круг:Свои словечки и привычки,Над всем чужим – всегда кавычки,И даже иногда – испуг;А жизнь меж тем кругом менялась,И зашаталось всё кругом,И ветром новое врывалосьВ гостеприимный старый дом:То нигилист в косовороткеПридет и нагло спросит водки,Чтоб возмутить семьи покой(В том видя долг гражданский свой),А то – и гость весьма чиновныйВбежит совсем не хладнокровноС «Народной Волею» в руках –Советоваться впопыхах,Что неурядиц всех причиной?Что предпринять пред «годовщиной»?Как урезонить молодежь,Опять поднявшую галдеж? –Всем ведомо, что в доме этомИ обласкают, и поймут,И благородным мягким светомВсё осветят и обольют… Жизнь старших близится к закату.(Что ж, как полудня ни жалей,Не остановишь ты с полейПолзущий дым голубоватый).Глава семьи – сороковыхГодов соратник; он поныне,В числе людей передовых,Хранит гражданские святыни,Он с николаевских временСтоит на страже просвещенья,Но в буднях нового движеньяНемного заплутался он…Тургеневская безмятежностьЕму сродни; еще вполнеОн понимает толк в вине,В еде ценить умеет нежность;Язык французский и ПарижЕму своих, пожалуй, ближе(Как всей Европе: поглядишь –И немец грезит о Париже),И – ярый западник во всем –В душе он – старый барин русский,И убеждений склад французскийСо многим не мирится в нем;Он на обедах у БореляБрюжжит не плоше Щедрина:То – недоварены форели,А то – уха им не жирна.Таков закон судьбы железной:Нежданный, как цветок над бездной,Очаг семейный и уют… В семье нечопорно растутТри дочки: старшая томитсяИ над кипсэком мужа ждет,Второй – всегда не лень учиться,Меньшая – скачет и поет,Велит ей нрав живой и страстныйДразнить в гимназии подругИ косоплеткой ярко-краснойВводить начальницу в испуг…Вот подросли: их в гости водят,В карете возят их на бал;Уж кто-то возле окон ходит,Меньшой записку подослалКакой-то юнкер шаловливый –И первых слез так сладок пыл,А старшей – чинной и стыдливой –Внезапно руку предложилВихрастый идеальный малый;Ее готовят под венец…«Смотри, он дочку любит мало, –Ворчит и хмурится отец, –Смотри, не нашего он круга…»И втайне с ним согласна мать,Но ревность к дочке друг от другаОни стараются скрывать…Торопит мать наряд венчальный,Приданое поспешно шьют,И на обряд (обряд печальный)Знакомых и родных зовут…Жених – противник всех обрядов(Когда «страдает так народ»).
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119