Смерть - последняя интимная процедура, которую мы совершаем
в этой жизни.
Я покачала головой и подумала, что сказать. Будь я дома, в Сент-Луисе, с Доль
фом, Зебровски и прочей командой, которую я хорошо знаю, я бы просто сказал
а, что вижу душу. Но Рамиреса я не знала, а большинство копов шарахаются от
любого, кто занимается подобной мистикой. Сказать иль не сказать - вот в ч
ем был вопрос, но тут шум из прихожей заставил нас всех обернуться к еще от
крытой двери.
Мужские голоса, торопливые шаги, все ближе. Рука у меня уже легла на пистол
ет, когда я услышала:
- Рамирес, где вас черти носят?
Это был лейтенант Маркс. Я убрала руку от пистолета и знала, что не буду го
ворить полиции о висящей в воздухе душе за моей спиной. Маркс и без того ме
ня достаточно боится.
Он появился в дверях, сопровождаемый батальончиком полицейских в форме,
будто ожидал сопротивления. Глаза его сразу посуровели, когда он увидел
меня.
- Уматывайте от моих вещдоков, Блейк. Вас тут нет.
Эдуард шагнул вперед, улыбаясь, стараясь водворить мир.
- Ну-ну, лейтенант, кто же такое приказал?
- Мой начальник. - Он повернулся к копам: - Выведите ее отсюда.
Я подняла руки и пошла к двери раньше, чем полицейские успели войти.
- Ухожу, ухожу. Не надо грубить.
Я уже почти поравнялась с Марксом.
Он прошипел мне в лицо:
- Это не грубо, Блейк. Попадитесь мне еще раз, и я вам покажу, что значит груб
о.
Я остановилась в дверях, глядя ему в глаза. Акварельная синь в них потемне
ла от злости. Дверной проем был не слишком широк, и мы почти соприкасались.

- Я ничего плохого не сделала, Маркс.
Он ответил тихо, но вполне разборчиво:
- "И ворожеи не оставляй в живых".
Я много чего могла бы сказать и сделать, и почти в любом случае меня бы выт
ащили за шиворот копы. Я не хотела, чтобы меня вытаскивали, но запустить ко
лючку Марксу под шкуру хотела. Вот и выбирай.
Я встала на цыпочки и влепила ему в рот сочный поцелуй. Он пошатнулся и так
шарахнулся от меня, что упал в комнату, а меня вытолкнуло в коридор. Жереб
ячий хохот загремел меж стенами. У Маркса на щеках загорелись два ярких п
ятна. Он лежал на ковре, тяжело дыша.
- На вещдоках лежите, Маркс, - напомнила я ему.
- Вон отсюда, немедленно!
Я послала ему воздушный поцелуй и прошла сквозь шпалеры скалящихся поли
цейских. Один из них сказал, что готов принять от меня поцелуй в любой моме
нт. Я ответила, что не хочу рисковать его здоровьем, и вышла из входной две
ри под хохот, вой и соленые шуточки, в основном по адресу Маркса. Кажется, о
н не был любимцем публики. Можно себе представить.
Эдуард еще остался на несколько секунд, наверное, пытаясь пролить масло
на волны, как положено было старине Теду. Но потом вышел и он, пожимая руки
полицейским, улыбаясь и кивая. Как только я осталась единственным зрител
ем, улыбка исчезла.
Он отпер машину, и мы сели. За надежно заляпанными грязью окнами Эдуард ск
азал:
- Маркс тебя вышиб из дела. Не знаю, как это ему удалось, но удалось.
- Может, он со своим начальником в одну церковь ходит, - ответила я и опусти
лась на сиденье пониже, насколько позволял ремень.
Эдуард посмотрел на меня и включил двигатель.
- Ты вроде не очень огорчена.
Я пожала плечами:
- Маркс не первый мудак правого толка, который попадается мне на дороге, и
вряд ли последний.
- И где же твоя легендарная вспыльчивость?
- Может, я взрослею.
Он покачал головой.
- А что ты там видела в углу, чего я не видел? Ты ведь на что-то смотрела.
- Душу, - ответила я.
Он действительно опустил очки, показав младенчески-голубые глаза.
- Душу?
Я кивнула:
- А это значит, что кто-то умер в этом доме в последние три дня.
- Почему именно три дня?
- Потому что три дня - это предельное время, которое большинство душ еще пр
исутствует. Потом они уходят в небо, в ад или еще куда. После трех дней можн
о увидеть призрак, но не душу.
- Но Бромвеллы живы, ты их сама видела.
- А их сын? - спросила я.
- Он пропал.
- Мило с твоей стороны об этом упомянуть.
Мне хотелось разозлиться на него за эти игры, но сил не было. Хоть Марксом
я была сыта по горло, его слова меня задели. Я христианка, но потеряла мног
их братьев по вере, которые называли меня ведьмой, ворожеей или еще похуж
е. Меня это уже не злило, но очень утомляло.
- Если родители живы, то сын, вероятно, нет, - сказала я.
Эдуард выезжал на дорогу, виляя в изобилии полицейских машин с мигалками
и без них.
- Но на всех других убийствах жертвы были изрезаны. В этом доме кусков тел
мы не нашли. Если мальчик убит, значит, почерк изменился. А мы еще и старый н
е разгадали.
- Перемена почерка может дать полиции прорыв, который ей нужен, - сказала я.

- Ты в это веришь?
- Нет.
- А во что ты веришь?
- Я верю, что сын Бромвеллов мертв, и тот или те, кто содрал кожу с его родите
лей и изувечил их, его не резал. Как бы ни погиб он, его не разорвали на части
, иначе крови было бы больше. Он был убит так, что крови в комнате не добавил
ось.
- Но ты уверена, что он мертв?
- В доме летает душа, Эдуард. Кто-то погиб, и если в доме жили только три чело
века и двое из них исключаются... арифметику ты знаешь.
Я уставилась в окно машины, но ничего не видела. Я видела только загорелог
о юношу на фотографии.
- Дедуктивное мышление, - произнес Эдуард. - Впечатляет.
- Мы с Шерлоком Холмсом это умеем. А теперь, когда я стала персона нон грата
, куда ты меня везешь?
- В ресторан. Ты говорила, что еще не ела.
Я кивнула:
- Отлично. - И через минуту спросила: - Как его звали?
- Кого?
- Сына Бромвеллов, как его звали?
- Тад. Тадеус Реджинальд Бромвелл.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31