.. словно это был искусственный член... и она сама трахала этого борова... Дамиан вырвался... рывком выдвинул ящик на тумбочке у кровати... достал серебряное распятие...
— Получай, сука! — заорал он, поднимая распятие высоко над головой... Она подумала: вот сейчас мне станет плохо... но нет, распятие никак на нее не повлияло, и она поняла, что в каком-то смысле она — даже лучше, чем настоящие вампиры, потому что она была невосприимчива ко всем этим распятиям, серебру, чесноку... она вырвала распятие у него из рук и вонзила ему в левый глаз. Потекли кровь и слизь. Она попятилась, нащупала серебряный нож для колки льда и раскроила им череп жертвы, насыщаясь хлынувшей на нее теплой и вязкой массой... как полевая мышь, высасывающая украденное яйцо... Дамиан бился в конвульсиях... его руки метались в нелепом танце, словно руки взбесившейся марионетки... а потом он как-то разом обмяк и рухнул на кровать.
Она покрывала его страстными поцелуями, с каждым таким поцелуем высасывая из него кровь. Надо бы поторопиться, думала она, кровь уже начала сворачиваться. Сколько времени ушло у Тимми на то, чтобы стать мастером, повелевающим кровью? Или вампиры действительно знают, что и как нужно делать, с самого первого их пробуждения к тьме?
Она пила и пила. Сколько крови содержится в человеке — шесть, восемь пинт? Она пила. Она жевала мышцы и выплевывала то, что нельзя было прожевать, словно просто высасывала сок из спелого апельсина. Вкуснее всего были руки, ноги и грудь; кровь из живота отдавала горечью, но в ней были какие-то пикантные нотки. У нее было странное ощущение, что она распухает от выпитой крови. В нее уже не лезло. Однако ее глаза не налились кровью, ее щеки не горели, ее лицо не было озарено силой украденной жизни.
Но я сделала то, что делал Тимми, что делала тетя Амелия, пока ее не убили, думала она. Они не посмеют меня осудить. Если никто не хочет сделать меня вампиром, тогда я сама себя сделаю. Я сама. Мне никто не нужен. Они такие же, как мои родители: всегда знают, что для меня будет лучше, всегда думают за меня. Мне нужно пить кровь. И плевать я хотела на последствия...
Она вытерла рот краем покрывала и отправилась на поиски Тимми Валентайна.
Лунный свет
Он бегал по крышам. Голый. Мокрый ветер хлестал его кожу. Он бежал. Перепрыгивал с крыши на крышу. Над узенькими улочками спящего города он бежал. Вот водосточный желоб, вот газоход, вот каменная горгулья, изъеденная погодой, со слепыми глазами.
И в небе — луна. На ущербе.
Если дух луны не заговорит со мной сегодня, она уже никогда со мной не заговорит. Она покинет меня навсегда... я останусь сиротой в мире белых людей... я тоже ослепну, уже навсегда.
Он бежал. Черепицы больно врезались в ступни. Он опустился на четвереньки, как один из его четвероногих друзей; прыгнул, оттолкнувшись от уступа крыши, вверх, вверх, вверх, вверх; словно паук, вверх по кирпичной кладке, по камням древних стен; вверх, вверх, вверх.
Куда теперь? Камни больно кололи руки и ноги. Лучи разноцветного света... витраж из цветного стекла. Древняя часовня, освещенная изнутри; он пробирался боком вдоль окна, наблюдая за тем, как его кожа меняет цвет: вот она небесно-голубая, потом — ярко-красная, потом — зеленая, потом — обсидиановая.
Я не могу обвенчаться с землей и лесом, но что есть древесина и камень, как не дети дерева и почвы? Здесь тоже лес, только другой... пусть кругом — только камень... и это круглое окно, сквозь которое виден алтарь... все равно вокруг — пустота, дикая местность. И прежде всего потому, что в сердцах людей все еще царит пустота... этой интерлюдии, которую называют восходом цивилизации, предшествовали миллионы лет пустоты, и пустота — это все то, что мы делаем... пустота — это мы сами. Он карабкался по стене... это что? Вестминстерское аббатство? Было слишком темно, он передвигался, полагаясь исключительно на инстинкты, все время — вверх, туда, где холод и небо. Он искал опору для ног: вот он наступил на какой-то выступ, вот — на шею горгульи, на крыло ангела; он карабкался вверх.
Вверх.
Вот место, где можно передохнуть: открытое всем ночным ветрам, но в то же время укрытое от посторонних взглядов; кожи коснулся холодный металл; колокольня. Глаза, глядящие на него сверху... наверное, летучая мышь. Печальные, огромные глаза. Глаза Тимми, но Тимми больше не обладал даром обращаться в зверей и птиц; нет, это самая обыкновенная летучая мышь, ночное создание. Мышь моргнула — раз, другой; он отвернулся, чтобы смотреть на луну. Если я буду смотреть на луну очень долго, может быть, я смогу войти в транс, так чтобы духи пришли ко мне, думал он. Но тут была одна сложность: если слишком настойчиво призываешь видение, есть риск придумать себе видение, вместо того чтобы просто опустошить разум... чтобы духи пришли по собственному желанию, если, конечно, они захотят прийти.
Луна скрылась за облаками и тут же выглянула вновь.
Он пел свою песню луне, пел в полный голос, зная, что ветер отнесет его слова в самые дальние уголки мира. Луна опять спряталась за облаками. Он закрыл глаза и пел свою песню луне, образ которой держал в голове. Но даже в воображении луна спряталась от него. А когда он снова открыл глаза, перед ним была летучая мышь, которая висела вверх ногами, и ее глаза были так похожи на человеческие... казалось, она вот-вот заговорит...
Неужели я не верну себе магию ма'айпотс и никогда больше не стану священным мужем, который и жена тоже? Как я смогу победить вампиров, если во мне не будет магии? Ему было горько и страшно. Он впал в отчаяние. Хоть кидайся вниз с колокольни. Он не знал, разобьет ли голову о мостовую, или утонет в реке.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124