Тем более, что у новой группы, которая родилась под горячем крымским солнцем и уже покорила сердца южан из Морского, были теперь грандиозные планы относительно завоевания Севера. Нам не терпелось вернуться в Ленинград и начать концертировать, ходить на собрания в рок-клуб – это сейчас они кажутся смешными и глупыми, а тогда всё это было чрезвычайно интересно, репетировать, покупать инструменты и аппаратуру, слушать новые пластинки. Хотелось удивить всех близких друзей новой группой, – в общем, тянуло домой.
Ленинградское небо, как ни странно, на этот раз не казалось нам серым и мрачным, хотя солнца не было и в помине. Мы были бодры и готовы к активным действиям, и мрачный серый город был для нас ареной, был одновременно и нашим зрителем, и инструментом, на котором мы собирались играть. Отсюда шли к нам темы новых песен – из этих дворов, квартир, подъездов, отсюда мы брали звуки нашей музыки – и нежные, и грубые, и назойливые, и печальные, и смешные, и ещё непонятно какие. Мы ничего специально не выдумывали – город был открыт нам весь, со всеми его прорехами и карманами, и мы с наслаждением обшаривали его, забирая всё то, что было нужно для музыки «Гарина и Гиперболоидов».
Репетировали мы на двух акустических гитарах и бонгах попеременно – у Олега, у меня, у Витьки – это зависело от того, есть ли дома родители или нет. Мы плотно трудились весь остаток лета и сделали программу минут на сорок, которую уже можно было кому-то показывать и при этом не стыдиться. Некоторые песни аранжировал Витька, некоторые – я, некоторые – все втроём, как, например, «Песня для Б.Г. (Осень)». Витька написал «Бездельника № 2» – просто переделал старого «Идиота» и придумал там классное гитарное соло, которое я никогда ни изменял и играл всегда в оригинальном варианте.

«Нет меня дома и целыми днями
Занят бездельем, играю словами,
Каждое утро снова жить знаю-начинаю
И ни чёрта ни в чём не понимаю.
Я, лишь начинается новый день,
Хожу – отбрасываю тень
С лицом нахала.
Наступит вечер, я опять
Отправлюсь спать, чтоб завтра встать
И всё сначала…
Ноги уносят мои руки и туловище.
И голова отправляется следом.
Словно с похмелья шагаю по улицам я,
Мозг переполнен сумбуром и бредом.
Все говорят, что надо кем-то мне становиться,
А я хотел бы остаться собой.
Мне стало трудно теперь просто разозлиться
И я иду, поглощённый толпой.
Я, лишь начнётся новый день,
Хожу, отбрасывая тень
С лицом нахала.
Наступит вечер, чтоб завтра встать
И всё сначала.»

Нам ужасно нравилось то, что мы делали, когда мы начинали играть втроём, то нам действительно казалось, что мы – лучшая группа Ленинграда. Говорят, что артист всегда должен быть недоволен своей работой, если это, конечно, настоящий артист. Видимо, мы были ненастоящими, потому что нам, как раз, очень нравилась наша музыка, и чем больше мы «торчали» от собственной игры, тем лучше всё получалось. Олег, как более или менее профессиональный певец, помогал Витьке справляться с довольно сложными вокальными партиями и подпевал ему вторым голосом. Гитарные партии были строго расписаны, вернее, придуманы – до записи мелодии на ноты мы ещё не дошли – и шлифовались каждый день. Мы всерьёз готовились к тяжёлому испытанию – прослушиванию в рок-клубе.
Гена Зайцев, на которого мы уповали, был внезапно смещён с поста президента клуба за экстремизм. Но без боя он не сдался. Расставаясь со своей руководящей должностью, Гена выкрал из бывшего своего кабинета в Доме народного творчества всю документацию, так или иначе связанную с рок-клубом. Две огромных сумки с бумагами Гена увёз к себе домой – на улицу им. Степана Разина, но всем сказал, что спрятал документы в надёжном месте – видимо, опасаясь конфискации. Экс-президент лелеял мечту создать альтернативный клуб на демократической основе и как-то раз даже созвал своих единомышленников на собрание, которое проводилось почему-то во дворе дома, где жил Борис Гребенщиков, – на ул. Софьи Перовской. Был там и Жора Ордановский, были там и мы. Я сейчас думаю, что на самом деле, если бы идея Гены была бы реализована, то новый рок-клуб мог бы получиться очень даже неплохим, но, как всегда, помешала этому делу всеобщая извечная русская инертность. Собравшиеся поддержали Гену, поговорили и разошлись по домам, чтобы завтра собраться, как ни в чём не бывало, в старом, привычном уже клубе на Рубинштейна, 13.
Мы уже довольно часто бывали здесь, примелькались членам правления, и нас уже считали кандидатами в члены клуба. Познакомились мы и с Игорем Голубевым – известным в ленинградских рок-кругах барабанщиком, который с головой ушёл в изучение теории современной музыки и вёл в рок-клубе студию свинга. Мы все строем ходили к нему в студию, махали там руками и ногами, отсчитывали четверти, прилежно выделяли синкопы и с увлечением грызли гранит этих ритмических премудростей. Нам было интересно учиться – мы понимали, что очень многого не знаем и не умеем, и старались восполнить пробелы в своём образовании любыми возможными способами. Витька вообще не был поклонником так называемой теории «зажжённого факела», основное положение которой заключается в следующем: если у человека есть божий дар, то ему и учиться не надо, а если нет, учись – не учись, ничего толкового всё равно не сделаешь. Это очень удобная позиция для лентяев, одержимых манией величия, которых мы на своём веку видели немало. И нельзя сказать, что они ничего не делали – нет, напротив, они писали песни, создавали группы, пели, играли, но и в мыслях ни у кого не было, что над песней нужно работать, что не всегда они мгновенно рождаются, что вдохновение – это ещё не всё, нужно приложить ещё кое-какие усилия для того, чтобы оформить появившуюся мысль так, чтобы она стала понятна и другим, а не только автору.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60