Я ждала его, готовилась сообщить страшную новость, как ждет человек, на которого свалился непосильный груз, и держит он его на последнем напряжении. Но придет родной и любимый и возьмет на себя часть тяжести.Игорь пришел, не снимая пальто, заглянул на кухню, увидел мое лицо и заговорил первым:— Ты уже все знаешь? Вижу — знаешь. Да, я полюбил другую женщину. Наверное, за это нельзя простить. Но я все-таки прошу не держать на меня зла. Молчишь? Ну и правильно. Какие тут могут быть слова.Он ушел собирать вещи. Я не плакала. Плачут, когда больно. А мертвые не плачут, им не больно. У меня в голове крутилась фраза: жизнь после смерти, жизнь после смерти. Я стояла на краю пропасти, думала — он протянет мне руку, а он подошел и толкнул меня вниз, в жизнь после смерти. Я умерла. Я была живым трупом, с телом, которое поедали злокачественные опухоли, и с сознанием, растоптанным, точно грецкий орех сапогом.Я и потом не плакала. Действовала, как заводная кукла. Оставался маленький, но крепкий поплавок, держащий меня на поверхности, — дочь, Татьянка. Не умом, не разумом, а каким-то инстинктом я понимала, что обязана идти до последнего, все перенести, только не оставить ее сиротой. В то же время дочь вызывала у меня странное чувство, далеко не материнское. Мне было досадно, что ребенок есть, существует. Не было бы ее, и я бы легко отдалась тому, чего более всего желала: из живого трупа превратиться своей волей в натуральный неживой.Татьянку я отвезла к. своей маме во Льгов. Сказала, что мне нужно сделать небольшую операцию — так, мелочь, киста. Не хотела волновать маму, она тоже не богатырского здоровья. Вернулась в Москву и легла в клинику. В приемном покое у меня спросили телефоны ближайших родственников. Я дала рабочий телефон мужа. Операция всяко могла кончиться, и уж похоронить меня он не откажется.Не буду описывать свои ощущения до операции и после — они из того опыта, который лучше не приобретать. Лечащий врач позвонила Игорю, когда меня из реанимации перевели в палату. Он пришел на беседу и только тогда узнал правду. Врач сказала ему, что дело со мной обстоит плохо, потому что я — в глубокой депрессии и не борюсь с болезнью. Наука не может объяснить, но рак часто побеждают те, кто собирает волю в кулак и сражается с недугом. Опустившие руки даже при очень хороших терапевтических результатах, оказываются проигравшими. Я находилась во второй категории. Антидепрессанты — лекарства, которые мне давали, — заменить волю не могли.Игорь пришел с цветами, фруктами и потешной мягкой игрушкой — розовым крокодилом. Присел на табурет у кровати и заговорил как ни в чем ни бывало. Я отвернулась, на вопросы не отвечала и больше не взглянула на него. Он так и вел три часа беседу сам с собой, а вроде бы со мной.В больнице, где я лежала, были прекрасные врачи, но, как и повсюду, недоставало младшего медперсонала. Пациентов после операции выхаживали родные и близкие, у кого они были, конечно. Игорь приходил каждый день, торчал в палате с утра до вечера. Кажется, взял отпуск. Он умывал меня, чистил зубы, обтирал не-забинтованную часть тела, переодевал, менял постельное белье, кормил с ложечки, читал книги и газеты. Я была абсолютно беспомощна. Могла шевелить пальцами, но локти оторвать от туловища даже на пять сантиметров было мучительно — возникала резкая боль в том месте, где прежде, была грудь, а теперь сплошной болезненный рубец, заплата — кожу пересадили со спины. И двигать ногами было больно из-за исполосованного живота. И трубки из меня торчат, по ним лимфа сбегает в груши-приемники…Игорь совершал действия, освоил приемы, которые прежде от него, брезгливого и привередливого, никак нельзя было ожидать. Например, он подавал судно моим соседкам, таким же беспомощным, как и я. Его перестали стесняться, он превратился в своего парня, с шутками и прибаутками обсуждающего проблемы со стулом у женщин, чей срок жизни измерялся месяцами. Анекдоты рассказывал, женщины хохотали, держась за животы, и махали руками: ой, швы разойдутся!Я понимала, что Игорь ухаживает за мной не из любви — любил-то он другую. Просто кроме него никто не мог мне помочь. И я принимала его участие по той же причине — более некого просить. Многие люди испытывают естественный, хотя и необоснованный страх перед раковыми больными. Сестра Игоря, например, добрый и славный человек, боялась прийти в клинику, подхватить ужасный недуг. Умом понимала, что раком нельзя заразиться, общаясь с больным, терзалась, но в больницу — ни ногой. Игорь ничего не боялся. Он обращался со мной, как с раненым ребенком, скажем, после автокатастрофы. Угораздило, случилось, главное — выжила, до свадьбы заживет.Когда меня выписали из больницы, я уже передвигалась, отлипнув от стенки, и могла слегка шевелить руками. Татьянка пошла в первый класс. Утром ее Игорь отводил, в свой обеденный перерыв мчался забрать из школы и привести домой. У дочери обнаружились способности к балету — вывороченность коленок и отличная растяжка. Танцевать Татьянка любила всегда. Ей года еще не было, стояла в манежике, завороженно смотрела на «Лебединое озеро» на экране телевизора и дрыгала ножками. Чуть подросла — и целыми днями кружила под музыку. Танцы, балет были ее мечтой и страстью, недетски прочными. Чтобы поступить в балетное училище при Большом театре, требовалось много заниматься. Три раза в неделю Игорь возил дочь в студию. Я делать этого не могла, после операции и курсов химиотерапии не только по документам, но и натурально превратилась в инвалида.«Терапия» в переводе означает «лечение», но химиотерапия — это убийство.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55