Я поняла, что пора уходить, что начинается мужской разговор, оскорбительный для моих ушей. Встала, начала прощаться. Остановило меня предложение Ивана Матвеевича:— Голубушка, сбегай, а?— Куда «сбегай»? — не поняла я.— Тут рядом с больницей гастроном. Купи беленькой, а?— Лучше портвейна, — сказал товарищ на костылях.— Да чего жмотиться! — возразил обездвиженный больной в углу. — Коньяка пусть купит!— Вам нельзя! — поразилась я. — Даже салаты запрещены! Вы — больные!— Мы только на конечности больные, — уточнил Иван Матвеевич.— А желудок и душа здоровые! — подхватил товарищ на костылях.— Душа очень просит! — заверил из угла четвертый пациент.— Ты мне друг или не друг? — грозно повысил голос Руслан.Видели бы их лица! Даже не лица меня тронули, а шеи! Шеи у них вытянулись, напряглись, потянулись ко мне в страстном призыве. И, конечно, глаза! Четыре пары голодных мужских глаз!Каюсь, сбегала. Купила им бутылку сухого вина. За что сначала обругали ввиду низкого градуса, а потом сказали: ну, хоть это! И на карауле стояла у дверей палаты, пока они открывали бутылку и разливали вино по кружкам — домашним, принесенным их родными для чая и компота.Выпили мужики, легли довольные, опустили головы на сиротские больничные подушки. Я забрала бутылку, спрятала в сумку, помахала всем ручкой. Руслан показал мне кулак, я ему — ехидно, язык. Кто в споре победил? Уже закрывая дверь, услышала, как спрашивают моего друга:— Она тебе вообще-то кто?Интересно, хотя и абсолютно ясно, что Руслан ответил. Сарафанное радио — Степан из восемнадцатой квартиры бандит бандитом, а дочь на виолончели учится играть.Раиса Тимофеевна сидит на моей кухне, пьет чай и рассказывает новости нашего дома.Пятнадцать лет назад, когда мы въехали в этот дом, ведомственный, от фабрики, большинство из общежития переселились, друг друга знали и жили почти коммуной. На субботники выходили весной и осенью, двор обустраивали, после работы тащили снедь на общий стол, гуляли до полуночи, танцевали под магнитофон. Молодые специалисты, приехавшие в городок при фабрике по распределению, мы обретали новую родину, на которой соседи становились чем-то вроде близких и дальних родственников.Сейчас посаженные нами деревья выросли, как и дети, а двор одичал. На месте детских песочниц — стоянка автомобилей, где была карусель — мусорные баки, на хоккейной площадке, которую заливали зимой, выгуливают собак. Наша коммуна распалась на отдельные интересы в отдельных квартирах. И уже почему-то не бежишь к соседям занять сахар или соль. Не кончаются спички, деньги до получки занимать стало неловко. Испеченные пироги поедаются за закрытой дверью, никто никого не спешит угощать. При встрече перекинемся парой фраз, и каждый пошел своей дорогой. Хотя большинство в нашем двухподъездном доме — старожилы, есть и новенькие, с которыми и не здороваешься даже.Единственная, кто продолжает нас связывать, поддерживает минимальный уровень в сообщающихся сосудах, это — Раиса Тимофеевна. Мой муж зовет ее Сарафанное радио — деликатное определение для завзятой собирательницы и распространительницы слухов.Мне кажется, за пятнадцать лет Раиса Тимофеевна нисколько не изменилась. Хотя, когда мы здесь поселились, она уже собиралась на пенсию и годилась большинству женщин в матери. Мы постарели, а Раиса Тимофеевна точно законсервировалась. Она одинока — муж умер рано, детей не было. Но по характеру, по страстному интересу к чужой жизни Раисе Тимофеевне следовало бы иметь выводок детей и внуков. Не сложилось.Безо всякого смущения, по-соседски она ходит по квартирам, чайку попить и лясы поточить, как сама выражается. Получается, что наносит визиты каждой квартире примерно раз в две недели.Чего греха таить, слушать сплетни очень интересно. Кто куда в отпуск собирается: Сорокины из пятой квартиры — в деревню, старенькую мать забирать, а Красавины, второй подъезд, пятый этаж, накопили денег, в Турцию едут. Сидорчуки сыну мотоцикл купили, к Лене из восьмой квартиры уже пятый котенок прибился, как с мужем разошлась, так на кошках повернулась. Дочка Петровых — на седьмом месяце, а сноха Воропаевых мальчика родила, четыре сто, с молоком проблемы, с детской кухни прикорм берут. Зять Филипповых с тещей на ножах, у Курчатовых второй год ремонт, к Савенкам племянник приехал, вроде погостить, а застрял на полгода, спит на кухне. Захаровы тараканов травили, а те к Гурвичам перебежали. Лена Гурвич, известное дело, — неженка и трепетная, при виде таракана пищит и в обморок падает. Лева Гурвич санэпидемстанцию вызвал, а те говорят, надо книжки обрабатывать, в книгах тараканы поселились. Лева уперся — не дам библиотеку портить. Вот точно у них в книгах деньжищи спрятаны! Как не быть деньгам, если он — ведущий технолог на фабрике!К жильцам неславянской национальности — евреям Гурвичам и осетинам Кациевым — Раиса Тимофеевна испытывала повышенный интерес. Про Кациевых говорила: «Хоть вы меня режьте, а Ольга и Марат — душевные люди!» Будто кто-то спорил! А Гурвичей считала, безо всякого основания, замечу, тайными миллионерами.Обогащенные информацией, которую транслировала Раиса Тимофеевна, мы легко общались при случайной встрече.— Выздоровел Коленька? — спрашивала меня о сыне какая-нибудь соседка. — Где он умудрился желтуху подхватить?— Спасибо, поправился. Прививку делали, заразили через шприц. А как твои кактусы? Зацвели, говорят.Собственно, говорила одна Раиса Тимофеевна, но всем и обо всех. И возникало какое-то странное, очень мной любимое чувство единения с людьми, территориально тебе близкими, живущими за стенкой, через стенку, самое дальнее — в сотне метров.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55