И не на чем. Пришлось к Ранулу обратиться. Тот аж заикаться стал от такой просьбы. Наверно, я-другой не озадачивал его такими.
Бумага здесь не самым дешевым товаром оказалась. Ну, сезон в этом кабаке я жить не собирался, так что пару чистых свитков мог себе позволить. Не напрягаясь. И писучую палочку вместе с чернильным камнем. Забавные такие штуки. Палочка на заостренную сигару похожа, только тверже. А камень… ну, камень и есть. Тяжелый, маслянисто-черный, в полкулака. И дырка в камне. Как пальцем вдавленная. Для воды. И для палочки. Налил, подождал, пока она воду впитает, и пиши себе. И час, и два, и три. Потом опять вода нужна. А облом за водой идти — плюнуть можно. Тоже работает. Только чернила темнее станут.
Вот на стол с моей писаниной гость и уставился. Внимательно. Вроде как, прочитать хотел. Не разворачивая свиток.
Блин, еще один любопытный! Его что, Машка прислала? Вместо себя, типа? Чтоб я не расслаблялся.
— Ты сюда молчать пришел?
— Нет.
Глухой у нортора голос. Не часто он им пользуется.
— Тогда, говори, зачем я тебе понадобился?
А то, что он возле двери Меченого отирался, так наплевать и растереть. За мной пошел, значит ко мне. Я ведь не обязан все помнить. Что целую вечность назад было. Для кого-то десять лет — как вчера, а для другого — каждые пять минут новый приступ склероза. И жизнь начинается с чистого листа. Может, и я, как тот другой…
— У тебя есть имя?
Это я вежливым пытаюсь быть.
— Есть.
И продолжения не следует.
Так, кажется, в эту игру мы уже играли. С Машкой.
— Ну, и как мне тебя называть?
— Как хочешь.
— Ладно, как хочешь, говори, с чем пришел.
А сам на стуле устроился. Возле стола. Нортору, понятное дело, сесть не предложил. На кровати — рано, вроде бы, а другой стул у меня за ширмой остался. Да и быстрее стоя разговор закругляется. Нет у меня желания до утра болтать.
— Я хочу попросить тебя…
И замолчал.
— Ну, так проси!
— Возьми меня и дай свой плащ.
Блин, и этот тоже!
Может, я не знаю чего? Может, сегодня день взятия, и мне тоже нужно попросить кого-то?… Ту же Марлу, хотя бы. Уж она возьмет, так возьмет! Мало никому не покажется.
— А на фига тебе мой плащ? У тебя и свой есть.
Правда фасон и материал не в моем вкусе. Чего-то широкое, легкое, с неровно обрезанным краем. Как собаки рвали. Странно этот прикид на мужике смотрится. Сомнения возникают в его ориентации. Но говорить это нортору… чего-то не хочется. У Ларки пеньюар из такой же ткани. И цвет точь-в-точь — Черный жемчуг называется.
— Да и нет у меня плаща…
На этом я пасть захлопнул. Дошло все-таки до меня. Сообразил что к чему. Лучше уж поздно, чем совсем никак. Смотрел я в черные провалы глаз, а в башке вертелось: Я отдал плащ Меченому… отдал плащ… отдал…
Ритуал здесь такой: слуга носит плащ господина. А если есть ритуал, то должны быть и ритуальные слова. Напрасно я на Меченого грешил. На пацана этого. Не извращенцы они. Это у меня с головой чего-то не то. Простейшей вещи понять не могу. Вернее, двух…
— Мне вот чего не понятно: зачем тебе служить у меня?
Глаза нортора малость изменились. Будто тень промелькнула в них.
Тени в темноте? Ну-ну. Кажется, у меня не только с головой проблемы, но и с воображением. Какая темнота, блин? Светлые глаза у пацана, совсем светлые!
Пока я мысленно делаю себе комплименты, он говорит. Всего несколько слов, но мне хватило.
— Ладно, я понял, что норторы самые лучшие и самые дорогие телохранители. Гроза врагов своего господина и все такое. Но зачем тебе у меня служить?
— Тебе не нужен оберегатель ??
Оказывается и нортора можно удивить.
— Честно? Я как-то не думал об этом. Да и не так я богат, чтобы столько платить…
— Мне платить не надо.
Ну, да. Халява, конечно, сладкое слово, но мне говорили, где бывает бесплатный сыр.
— Ты хочешь служить без платы ?
— Да.
— Зачем?
— Чтобы оберегать тебя днем и ночью, чтобы…
— Стоп! Это я уже слышал. И чего с этого буду иметь — понял. Ты мне скажи, зачем тебе это надо? Тебе. Понятно?
Пацан закрыл глаза. Молча. А когда нортор молчит и не смотрит, хочется убедиться, что он живой, а не галлюцинация. Умеют они молчать и не двигаться. И дышать через раз.
— Смотри. — Пацан подошел, положил руку на стол. — Видишь? Я — урод!
Рука как рука. Ничего особенного я не заметил. Тонкая, но сильная кисть, длинные пальцы. Форма и пропорции — в пределах нормы. И если это уродство, то что же тогда красота?
— Видишь?
Пальцы вцепились в край стола, и я увидел темную полосу на них. Чуть выше серых ногтей.
Смотрю… до звона в ушах смотрю… И вот уже ногти не серые, а белые от напряжения. И не край стола они сжимают, а край каменной плиты. А вторая плита медленно поворачивается, чтобы упасть на эти пальцы и на их хозяина.
— Говорил же тебе: брось топор! А ты вцепился в него, как в родного. А если бы я не удержал плиту? Отбило бы пальцы на фиг! Вместе с башкой твоей тупой.
— Ты помнишь!
Ногти скользят по столу, оставляют глубокие царапины.
Н-да. А Ранул говорил, что это дерево даже нож не берет.
— Помнишь!…
Черные глаза заглядывают, кажется, в самое нутро, будят там давно уснувшее и забытое. И что-то глубоко внутри начинает болеть. Как старая рана на непогоду.
— Ни хрена я не помню! Так болтаю невесть чего.
Гость недоверчиво улыбается. Бледными узкими губами.
— Ты не помнишь — я помню. И они забыть не дадут.
Опять шевелит рукой, с темной полосой у ногтей. Потом сдергивает налобную повязку. Не волосы она придерживала. Волосы и без повязки нормально лежат. Под ней тоже полоса оказалась. Словно вторые брови пацану нарисовали. Только светлее. Забавный вид получился. Но смеяться над нортором… Вряд ли это полезно для здоровья.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69