Вот я иду себе наугад по незнакомому городу и ни капельки не боюсь ни лихих людей, ни непогоды, ни прошлого, ни будущего, совсем ничего не боюсь. Не боюсь даже, что в этом городе может и не оказаться башни с часами, за которой и стоит тот деревянный дом, где сейчас Ян. Ой, нет, о чем это я? Глупости какие-то в голову лезут… Интересно, что он сейчас делает, подумала Рута и тут же высмеяла саму себя – что же еще делают люди ночью? Конечно же, спит. Тем более после того, что ему пришлось вынести, он должен, он просто обязан спать без задних ног и оглушительно храпеть при этом на весь дом. Интересно, а он вообще-то храпит во сне, подумала она и почувствовала, что непроизвольно улыбается, хотя только что и угодила ногой в глубокую лужу. Ничего, шепнула себе Рута – громко выговорить Такое она бы не рискнула даже про себя, – скоро я это узнаю сама. И все-таки тут же покраснела, зарделась и, чтобы скрыть смущение, одна, в пустом ночном городе, пронизанном дождем и запахами идущей где-то далеко-далеко весны, Рута что было сил тряхнула нависшую над головой ветку молодого клена и откинула капюшон.
Вода пахла небом, дождем и еще чуть-чуть – молодой клейкой листвой, запахи которой мы так быстро забываем летом, с печалью вспоминаем осенью, и о которой затаенно мечтаем зимой. Рута решительно вытерла ладонью лицо, постояла несколько мгновений, остужая голову и сердце, затем натянула капюшон и решительно зашагала дальше. Она совсем не беспокоилась, что господин Рагнар хватится ее поутру на постоялом дворе, когда придет за ней. Рута почему-то была уверена: он поймет. Такие, как он, все понимают без слов, просто – сердцем. Ей даже показалось, что они чем-то похожи друг на друга – ее милый, искренний и стеснительный Коростель и суровый, задумчивый и невероятно добрый, пусть при ней и не особо подает виду, Рагнар. Надо будет подумать над этим, сказала себе Рута, обязательно подумать, но только не сейчас. Где-то за этими деревьями и должна начинаться старая Крепость, а там, как говорил по дороге в Аукмер господин Рагнар, рукой подать до башни с часами. За этой башней – дом, в котором сейчас спит Ян, а значит – надо поспешить, потому что она, Рута, уже просто не может быть без него.
И она увидела уже недалеко, всего лишь за рощей высоких тополей, старый бастион и крепостные ворота и ускорила шаг, внимательно глядя себе под ноги, потому что уже изрядно промочила сапожки. Рута улыбалась, и крупные капли дождя с деревьев напрасно старались прикинуться слезинками. А ветер дул в спину все сильнее и гнал воду в лужах, где кое-где еще плавали самые стойкие грязные льдинки. Это где-то далеко-далеко неторопливо шла весна.

В это время на другом конце Аукмера в ворота городской заставы постучали. Стук был негромкий, но от него почему-то очнулись от сладкой дремы оба стражника, которые, чего греха таить, всегда были не прочь слегка соснуть на службе. Да и чего было опасаться сторожам маленького литвинского городишки, который и война обошла стороной, и жители которого славились своей богобоязненностью да законопослушием! Сторожа с трудом стряхнули с себя цепкие объятия сонных грез о теплом доме и скором окончании ночной стражи, и тот, чья была очередь вставать в этот предутренний час, кряхтя, побрел заглянуть в окошко. Картина, что открылась его глазам в узком оконце сторожевых ворот, его развлекла, но не удивила – такое ему приходилось видеть частенько, особенно – по ночам.
– Кого там еще ночь принесла? – лениво крикнул его напарник из караулки, вовсе не желая подниматься, натягивать сапоги и присоединяться к товарищу, как того неукоснительно требовали правила.
– Да лежи уж, Марек, – отмахнулся стражник, вглядываясь в полутемное подворье, тускло освещенное масляным фонарем, что поминутно болтался на воротах под порывами бешеного ветра и дождя. – Погорельцы это. Обычное дело.
У ворот стояли трое. Мужчина лет сорока, в набухшей от дождя некогда зеленой охотничьей куртке, изодранной так, что местами она напоминала просто лохмотья нищего, надетые специально по случаю праздничного базарного дня на ярмарку. Молодая девушка с рукой на перевязи, в темном плаще с откинутым капюшоном, который являл прелестную черноволосую головку с коротко подстриженными волосами – явно уроженка земель южных полян, а то и дальних мазуров. И парень лет двадцати, при взгляде на которого стражник едва не выронил связку ключей. Вид юноши был ужасен. Все трое выглядели так, словно долго катились с крутого обрыва, через кустарник и бурелом, лица были в царапинах и ссадинах, одежда – в беспорядке. Но на парня трудно было смотреть без содрогания. Почти половина его лица была страшно обожжена и являла собой сплошную рану, сочащуюся красно-черной сукровицей. Каким-то чудом на лице уцелели и глаза, и нос, и губы, что были плотно сжаты и на фоне ожогов выглядели неестественно белыми. Казалось, их словно припорошило пеплом, который въелся в кожу навеки.
Стражник сильно побледнел, наскоро принялся шептать отворотные слова, но тут же спохватился, чертыхнулся не к месту и суетливо загремел связкой ключей. Все это время у него тряслись руки. Пришедшие молча ждали, и даже обгорелый парень не издал ни звука. Он опирался на плечо девицы, которая крепко обнимала его здоровой рукой и поминутно касалась губами его русой головы, на которой каким-то чудом держалась изодранная черная лента.
– Слышь, Гинтас, может, подождем до утра? – послышался из караулки ленивый полусонный голос. – Шляются тут всякие, дня им мало… Гляди, десятник по головке за это не погладит!
– Отстань, Марек, – огрызнулся стражник.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127