Тут же мешок увеличился чуть ли не вдвое, и друид стал разъяснять кукле, что она должна будет сделать. Во время этого разговора Гвинпин пару раз что-то возмущенно возразил, но Лисовин властно шикнул на него и принялся объяснять дальше. К тому времени, когда он закончил свои пояснения, Лисовин только еще не трясся от страха и поминутно поглядывал вверх, прикидывая высоту.
Лисовин набросил лямку своей котомки на шею, покрепче уперся спиной в стену, затем поднял ногу и принялся нащупывать подошвой сапога опору понадежнее на противоположной стенке шахты. В центре этой неровной окружности его тактика не принесла бы успеха, поскольку от стены до стены было слишком широко, а Лисовин ростом был вовсе не из великанов. Упершись, друид подтянул вверх другую ногу и превратился в подобие живого мостика между стенами шахты. Он осторожно передвинул руки и ноги, убедился, что может осторожно подниматься таким необычным способом, пусть и с трудом, и, обернувшись, свистнул Гвинпину. Кукле ничего не оставалось делать, как вскарабкаться друиду прямо на живот. Гвинпин неуклюже залез в мешок и улегся у бородача на груди, стоически глядя вверх. Бородач мысленно вознес молитву всем известным ему духам, включая и тех, кто не вызывал у него особого доверия, и медленно стал подниматься, что есть силы упираясь руками и ногами в камни.
Видимо, кое-кто из этих духов не водил дружбы ни с друидами, ни с бородачами, а, может быть, и с самим Лисовином, потому что дважды оба приятеля срывались со стен и шлепались наземь. Причем вторично – уже с немалой высоты, и Лисовину пришлось, как смог, тормозить падение, обдирая о камень локти и кулаки. И еще раз сапог друида однажды заскользил по стене, когда падать было уже просто опасно, а спасение было уже близко. Лисовин, отчаянно раскачивая ногой и чувствуя, что Гвинпин на его животе наливается свинцовой тяжестью, сумел-таки упереться в острый камешек, по счастливой случайности выступающий из стены. Гвинпин тоже повел себя молодцом: завидев, что поверхность земли уже близко, он заерзал, выпростал из котомки друида одну за другой ноги и массивное брюшко, после чего резко оттолкнулся от многострадального живота Лисовина, едва не продавив его. Он соколом, как ему показалось, взвился в небо, тяжело перевалился через край колодца и плюхнулся носом в изрядный сугроб, по счастливой случайности едва не задев головой полуразвалившуюся плиту грязно-белого камня, выглядевшую как могила на бедном кладбище. Пока кукла выбиралась из снега, друид уже кое-как вылез из шахты и перевалился подальше от отверстия совершенно без сил. Очнулся он только, когда Гвинпин начал всячески тормошить и трясти его.
– Чего тебе? – страдальчески пробормотал бородач, от души желая, чтобы гвинпинов клюв не заслонял ему серое и безрадостное зимнее небо, которое казалось ему сейчас самым прекрасным из всего, что в последние несколько дней возвышалось у него над головой.
– Ты смотри, Лис! – возбужденно зашептала кукла. – Ты смотри, что у них тут творится!
– И что у них тут творится? – еле выговорил тяжелым, заплетающимся языком Лисовин, желая лишь одного: чтобы его оставили в покое хоть на несколько минут.
– Да снег! – заорал Гвинпин и, быстро оглянувшись, осекся и повторил уже громким шепотом. – Тут уже лежит снег, видишь?
Но Лисовин только прикрыл глаза и пробормотал что-то ругательное. Лисовин с минуту взирал на товарища с глубоким сожалением, но не осуждая, затем обернулся на заваленное огромными сугробами кладбище и обалдело покачал головой.
– Ну и дела! Снег… Интересно бы знать, откуда они только его тут взяли?!

Старое кладбище не случайно в свое время прозвали Воеводским. История его началась с того, что поблизости был найден мертвым воевода, что происходил из некогда знатного, но позже – уже захиревшего придворного рода белых полян. Сколько ни мудрили дознаватели, которых отрядили по личному приказу тогдашней королевы Ядвиги, как ни расспрашивали местных деревенщин из близлежащих сел, так никто и не сумел пролить свет на странную смерть знатного, пусть и не достатком, но зато фамилией, вельможи. Однако что-то нехорошее дознаватели все же прознали или же прискакали в Литвинию, уже представляя, что должно было случиться, потому что против всех полянских обычаев не повезли воеводу домой, в родовое поместье, а схоронили неподалеку от того места, где белый полянин и принял свою смерть. Одинокая могилка, довольно-таки скромная по чину покойного, в одиночестве простояла под снегами и дождем недолго. Слухи о дородстве и знатности погребенного тут воеводы разрослись необычайно, чему способствовали и более чем странные обстоятельства его гибели. И бесхитростные селяне, смекнув, что и покойникам будет не в пример ладнее лежать рядом с таким важным господином, мало-помалу стали хоронить здесь своих односельчан. Возле воеводской плиты выросла сначала одна могилка, затем – другая, и понемногу кладбище, как город вкруг моста, стало обрастать печальными приютами местных усопших.
Так продолжалось, покуда на Воеводском, как его стали величать все в округе, кладбище не стали происходить странные случаи. Слухи вокруг смерти старого полянского воеводы разрастались и с годами превращались в сказки и легенды, чаще всего – со страшным оттенком. Такие истории в глухих деревнях и селах всегда попадают на благодатную почву, обрастая всяческими темными слухами и «правдивыми» эпизодами. В результате это кладбище ни за что ни про что стали считать неправедным, нехорошим местом, хоронили тут все реже, да и то по большей части бродяг, утопленников да тех, кто сам наложил на себя руки.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127