Сергей чуть побледнел, но был спокоен, как всегда.
Екатерина Ивановна кончила. Ребята сидели, перечитывая и исправляя написанное. Я подошел сбоку к Королю и, глядя из-за его плеча, увидел, как он зачеркнул «е» в слове «осень» и отчетливо переправил: «осинь».
– Послушай, Дмитрий… – невольно начал я, но тут же зажал себе рот ладонью, встретив удивленный, предостерегающий взгляд Екатерины Ивановны.
Пришлось выйти из класса – от греха подальше.
Потом Екатерина Ивановна проверила диктовки. У Короля оказалось восемь ошибок, у Сергея – шесть. И странное дело: у обоих многие слова, сначала написанные правильно, были испорчены поправками, подчас самыми нелепыми: «осинь» не была исключением. Видно, еще очень непрочны были знания и не хватало ребятам веры в себя. Конечно, они писали куда лучше, чем два месяца назад, но все еще безграмотно. Мы сидели втроем – Екатерина Ивановна, Софья Михайловна и я – и подавленно молчали.
– Что же делать? – не выдержала Екатерина Ивановна.
– Не знаю, – в раздумье ответила Софья Михайловна. – Если по инструкции – все ясно: оставить в четвертой группе, да и то придется с ними очень много работать.
– Может быть, по инструкции оно и так.
Но посудите сами, разве правильно это будет? – сказал я.
– Знаете что, – сказала Софья Михайловна, – по инструкции, конечно… Но родной язык в пятой группе веду я, и я беру это на себя. Давайте переведем… Как вы думаете?

43. НАКАНУНЕ

– Ну что ж, теперь вам нельзя на нас жаловаться, – говорит мне в гороно Алексей Александрович. – Я свое обещание держу. Мы вам людей не пожалели – смотрите, какой коллектив подбирается. Софья Михайловна вполне справится с обязанностями завуча. Для начальной школы преподаватели есть, словесник есть, математик… ну, математику вашему позавидует любая ленинградская школа. Стало быть, кто вам еще нужен? Только физик и историк. Ну, кажется, сейчас сразу двух зайцев убьем. Лидия Семеновна, – обратился он к секретарю, – там ожидает приема товарищ Гулько. Пригласите его, пожалуйста!
В комнату вошел молодой человек, черноглазый, черноволосый, смуглый, – не украинец ли, не земляк ли? У него было хорошее лицо, из тех, что сразу располагают к себе – открытое, живое и отзывчивое, если можно так сказать о лице: оно мгновенно отвечало на каждое впечатление извне, мгновенно отражало каждое душевное движение.
Итак, это был Гулько Николай Иванович, учитель физики, а жена его оказалась учительницей истории – точно по заказу для нас! Оба преподавали в ленинградской школе, но хотели перебраться за город, так как жили с ребенком у родителей жены, может быть и не в обиде, но в большой тесноте.
Мы вместе вышли из гороно. Николай Иванович на ходу заметно волочил левую ногу. Перехватив мой взгляд и не дожидаясь вопроса, пояснил: он инженер, на Днепрострое сломал ногу, она неправильно срослась, пришлось ломать заново, но вот опять что-то не так: болит, будь она неладна, а если много двигаться, так вдвое мучает. Нерв задет или что другое, врачи пока объяснить не могут. А на стройке разве посидишь? Вот и попробовал себя в школе.
«Не годится, – думаю я. – Если ты пошел в школу поневоле, этого нам не надо». Смотрю на него сбоку – нет, не похоже, чтоб такой взялся за дело против сердца. Значит, школа ему по нраву, раз пошел учительствовать, а тогда из него и воспитатель получится. Ладно, поглядим.
Николай Иванович обещал приехать к нам в конце недели, а пока я попросил Антонину Григорьевну присмотреть две комнаты получше, у хороших хозяев и поближе к нашему дому.
Софья Михайловна составляла расписание, а я до поздней ночи сидел над учебными программами. Я хотел представить себе отчетливо, чем и как будет заниматься каждая группа, потому что до этой поры мне никогда не доводилось руководить школой.
Одно я знал: мне повезло. Мне не придется, как в свое время Антону Семеновичу, доказывать, что дважды два – четыре, не придется отбиваться от Дальтон-плана, комплексной системы, метода проектов, лабораторно-бригадного метода.
В двадцатых годах выступать против педологии или комплексной системы значило ставить себя «вне педагогической науки» – так сильны, так живучи были старые и новые предрассудки. В нашем деле борьба была особенно острой и напряженной – ведь тут надо было создавать внутренний мир человека, его характер. И Антону Семеновичу приходилось очень трудно.
В 1933 году, когда я начал свою самостоятельную работу, все уже было по-другому. Школу уже не лихорадило от ежечасной смены учебных планов, программ и расписаний. Правда, до последнего времени не было в школе постоянных учебников, и руководящие круги Наркомпроса считали это признаком своих «революционных достижений». Но не так давно появилось постановление ЦК ВКП(б), в котором было ясно сказано, черным по белому: «Признать линию Наркомпроса… по созданию учебников неправильной». Никаких рассыпных учебников! Создать учебники постоянные, общепринятые и удовлетворяющие требованиям науки. И ввести их в дело с начала учебного года – 1 сентября 1933 года.
– Словно специально для нас! – говорила Софья Михайловна.
Она понимала во всем этом куда больше меня, и без нее я, конечно, многое упустил бы. Она по-товарищески, умно и ненавязчиво помогала мне разбираться в сложных и новых для меня в ту пору вопросах.
– Я думаю, школьные программы еще будут всерьез пересматриваться, – говорила она. – И доработать в них многое надо. Посудите сами, Семен Афанасьевич, вот я – словесник. Что же я по программе должна рассказать ребятам о Пушкине? Слушайте: «Пушкин как идеолог передового, капитализирующегося дворянства 20-х и 30-х годов, переживавшего политические колебания под давлением николаевской реакции».
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120