Давным-давно это ушло и забыто и никогда не повторится.
– А здесь что? – спрашивает Ракова.
– Здесь окошко разбили. Что ж хорошего?
– Так, значит, ты никакую не хочешь?
– Нет, – решительно отвечает Петька.
– Ну хорошо. Теперь послушай, я прочитаю тебе начало рассказа, а ты закончишь его. Слушай внимательно: «Как только в руках Володи появятся спички, так и подожжет что-нибудь: то стог соломы, то сено. Около дома Ивана лежит куча сухих сучьев. „А чем зажечь?“ – думает Володя. Забрел к Ивану, а там на столе зажигалка лежит. Увидел ее Володя и…» Ну, как ты думаешь, что он сделал?
– Ясно: поджег.
Я чуть не охнул вслух. Мне тоже ясно: ответ Петьки непоправимо компрометирует его, и, наверно, ему уже приписали какой-нибудь «поджигательский комплекс», хотя я и сам ответил бы так же. Решаюсь на неэтический поступок: тихо, незаметно приоткрываю дверь. К счастью, она открывается в мою сторону и, к счастью, не скрипит.
– Разве поджигать хорошо? – спрашивает Ракова, наклоняясь к Петьке.
– Плохо.
– Почему же ты думаешь, что Володя поджег?
– О! – удивляется Петька. – Так не про меня же рассказ? А про этого… Володю. Сказано: «как увидит спички, так и подожжет». А тут зажигалку нашел. Ясное дело, поджег.
– Но ты считаешь, что поджигать плохо?
– Ясно, плохо.
– А почему?
Петька пожимает плечами и молчит. И правда, что тут скажешь?
– Ну, послушай еще один рассказ: «Павел часто ходил в кинематограф. Однажды шла особенно интересная картина, но как раз у мальчика денег не было. Толкался Павел у кассы и заметил, как одна женщина уронила на пол сумку. Павел поднял ее, подумал и…» Как ты думаешь, что он сделал?
– А кто его знает.
Лицо у Петьки скучающее. Видно, ему уже изрядно надоели эти пустопорожние разговоры.
– Ну, а ты как поступил бы? – допытывается Ракова.
– Я бы сказал: «Гражданка, чего вы смотрите? Вот она, ваша сумка!»
Я вздыхаю с облегчением. Кажется, несколько смягчилась и Ракова.
– Скажи, Петя, любишь ты кого-нибудь из родных? – спрашивает она.
– А у меня их нет.
– Где же они?
– Померли.
– Все умерли? А отчего?
О, черт! Петька ерзает на стуле. Вздыхает. Рукавом утирает лоб:
– Я маленький был. Не знаю.
– Ну, а как ты думаешь, Петя, надо слушаться отца, матери?
– Ясно, надо.
– А почему?
Снова молчание. Петька шумно вздыхает.
– Скажи, Петя, кого ты называешь своим товарищем?
– Павлушу Стеклова. И Леньку.
– Нет, не то. Какие качества ты ценишь в товарище?
– Качества? – с недоумением переспрашивает Петька.
Я тихо прикрываю дверь.
Учитель, воспитатель думает над каждым из ребят дни напролет, ищет ключ к каждому, ищет иной раз долго, мучительно. Настоящий воспитатель долгие месяцы, иной раз годы смотрит, наблюдает, думает, сомневается. А тут приходят люди в полной уверенности, что вот так, с ходу, залезая ребятам в душу, все раскроют и выяснят. Мы берегли наших мальчишек, боялись неосторожным словом разворошить в их сердце больное воспоминание, а тут человек, воображающий себя знатоком детской психологии и детской души, бесцеремонно выспрашивает: «Родители умерли? А отчего они умерли?»
Что они знают о детях? Что в них понимают?
Среди дня снова заглядываю к себе. На этот раз без всяких угрызений совести и морального посасывания под ложечкой бесшумно занимаю наблюдательный пост – должен я все-таки знать, что там вытворяют с ребятами! Сейчас обследованию подвергается Репин.
– Воровать нельзя, – неторопливо, вразумительно объясняет он. – Не следует брать то, что принадлежит другому. Это чужая собственность.
Он сидит перед Раковой – миловидный, аккуратно причесанный, спокойно глядя на нее большими голубыми глазами. Правильный профиль, на щеке ямочка. Она, наверно, заметила ямочку. Но где ей разглядеть в глубине этих глаз хорошо знакомую мне усмешку, умело скрытую издевку, которую я прекрасно различаю сейчас в мягком, размеренном тоне его вежливых ответов.
– Если бы ты нашел кошелек с деньгами, что бы ты сделал?
– Постарался бы найти хозяина и отдал бы ему деньги. А если бы не нашел, отнес бы в милицию.
Знала бы она, что перед ней вчерашний вор, и не просто мелкий воришка, укравший с голодухи булку, а вор квалифицированный, смелый, любитель, лишь недавно и с трудом отставший от этой привычки! Да и отставший ли? Она и не поверила бы: такой хороший, вежливый мальчик, так разумно отвечает на вопросы…
– Вот тебе, Андрюша, карандаш и бумага, напиши на этом листке сочинение на тему: «Чем ночь темней, тем ярче звезды».
– А можно стихами? – спрашивает Андрей.
– Ты можешь стихами? – почти подобострастно произносит Ракова.
– Могу. Погодите минуточку.
– Да, да, я жду!
Я тоже жду. Минут через пять Андрей с чувством декламирует:

И чем слышнее крик глупцов,
Чем злоба их пылает жарче.
Тем громче голос мудрецов:
Чем ночь темней, тем звезды ярче!


46. ЧТО ОНИ ЗНАЮТ О ДЕТЯХ?

– Очень, очень интересные результаты! – говорит вечером Ракова. – Но не слишком утешительные. Почти у всех ваших детей эмоциональная сфера развита гораздо, гораздо ниже нормы. Кроме Репина, конечно.
– Мотивы большинства поступков очень далеки от нормальных принципиальных суждений, – добавляет Грачевский. – Такие их суждения, как «воровать нельзя – сажают в тюрьму», показывают, что они являются полными утилитаристами. Мои наблюдения над несовершеннолетними, шаблоны поведения которых упорно и длительно отклоняются от требований, предъявляемых им обществом и государством, показывают, что из вкусо-обонятельных гиперэмоций наиболее часто встречается страсть к лакомствам, вину, курению…
– Простите, а кто же это у нас такой – со вкусо-обонятельной гиперэмоцией?
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120