Посмотри на мать! Она не может питаться одной солониной.
– Во всяком случае, что касается меня, то я ни к чему не притронусь.
Элайза бросила укоризненный взгляд на подростка.
– Благодарю вас, – с улыбкой сказала она, обращаясь к Клинку.
– Жаль, что мало.
Он подхватил свое седло и одеяло, отнес в дальний угол.
Он знал, что Уилл Гордон вернется с плантации с пустыми руками. Клинок некоторое время назад наведался в Гордон-Глен и увидел, что мародеры там хорошо поживились: деревенский поселок выгорел дотла, амбары и кладовые стояли пустые. Из дома вынесли всю мебель, всю обстановку, выдрали с мясом лампы и канделябры, утащили всю одежду, все книги из библиотеки. Лишь кое-где валялись разломанные стулья да перья из выпотрошенных матрасов. Погромщики не пожалели даже семейного кладбища – вырыли могилы и вскрыли гробы, разыскивая золотые и серебряные украшения. Но пусть обо всем этом родным расскажет сам Уилл Гордон.
Уилл вернулся в лагерь три дня спустя. Он привез с собой только большую корзину с овощами из огорода. Все обступили Гордона, лишь Клинок остался сидеть в своем углу.
Когда Уилл рассказал о том, что произошло с поместьем, Темпл подошла к мужу и спросила:
– Ты ведь знал об этом, да?
– Знал.
– Почему же ничего не сказал?
– Вы все равно мне не поверили бы.
На следующей неделе генерал Уинфельд Скотт распорядился в связи с засухой перенести эвакуацию на осень, так как верховья реки Теннесси стали несудоходными. Третий караван индейцев был вынужден сто шестьдесят миль брести по безводной пустыне и лишь в Западной Алабаме смог погрузиться на баржи. Пять человек не вынесли тягот пути и умерли по дороге. Движение сухопутным маршрутом тоже было невозможно, поскольку из-за засухи негде было пополнить запас свежей воды.
Перенос эвакуации на первое сентября был одновременно благом и несчастьем. Индейцы, запертые в тесных лагерях, где не хватало еды и воды, стали болеть, умирать. Многие страдали от кашля, дизентерии, лихорадки.
В июле зной еще более усилился. Даже ночь не давала облегчения – за день земля нагревалась так сильно, что на ней невозможно было лежать.
Однажды вечером Клинок сидел в углу, прислушиваясь к тихим стонам измученных детей.
Вдали грохотал гром. Клинок поднял голову и стал смотреть на яркие звезды, усыпавшие небосвод. Внезапно один из стонов перерос в крик боли. Клинок бесшумно поднялся и, переступая через спящих, наклонился над маленьким Джонни. Тот корчился от боли, прижимая руки к животу. Глаза ввалились, кожа была землистого оттенка. Лоб мальчугана пылал огнем. Приподнялась Элайза, смочила в воде тряпку, стала протирать ребенку лицо.
– Приступ лихорадки, – сказал Клинок.
– Вижу, – кивнула Элайза. – Я думала, все спят.
– У меня легкий сон.
– Так жарко. Я вообще не понимаю, как людям удается уснуть. Хоть бы дождь пошел.
Она вытерла рукавом пот со лба. Вид у нее был бесконечно усталый.
Клинок взял у нее тряпку:
– Я сам. Вы лучше прилягте.
– Нет.
Она снова смочила тряпку и стала протирать мальчику лицо.
– Я же вижу, вы валитесь с ног. Того и гляди сами заболеете. Кто же тогда будет помогать остальным?
– Я посплю потом, – раздраженно отмахнулась Элайза и вздохнула. – Все равно через час я должна разбудить Уилла. До утра возле Джонни будет дежурить он. Тогда и высплюсь.
Она взглянула на Клинка с любопытством.
– Скажите, почему вы здесь так долго задержались? Ведь вы могли бы уехать на запад, к отцу, и не сидеть в этом ужасном лагере.
– А вы почему? – ответил он вопросом на вопрос. – Вам ведь достаточно позвать часового и сказать, что вы белая. Вас тут же выпустят за ворота.
– Я не могу… Ведь это теперь моя семья.
– Я, знаете ли, тоже люблю жену и сына.
– Мама! – всхлипнул мальчик.
– Тише, деточка, – Элайза положила ему на лоб компресс.
– Джонни? – встрепенулась Виктория Гордон, приподнявшись на локте. – С тобой все в порядке?
– У него температура, – ответила Элайза. – Но вы не беспокойтесь. Я рядом.
Однако Виктория, зайдясь кашлем, уже ползком подбиралась к больному.
– Я нужна ему. Я сама…
Клинок уложил ее обратно на матрас.
– Вы ничем не можете ему помочь.
– Нет, он меня зовет! – Виктория пыталась сопротивляться. – Я хочу быть рядом с моим сыном.
В темноте поднялась еще одна фигура.
– Убери руки от моей матери! – прорычал Кипп. – Отстань от нее!
– Все, хватит! – грозно произнес Уилл, шагнув к сыну.
Подавив гнев, Клинок вернулся к себе в угол. Виктория Гордон все-таки настояла на том, чтобы быть рядом с больным сыном. В конце концов Уилл поднял Джонни и перенес его к матери.
Виктория обняла его, стала гладить, целовать, убаюкивать. Уилл никак не мог отнять у нее сына, чтобы обтереть его мокрой тряпкой и напоить отваром.
А незадолго перед рассветом Виктория истошно закричала.
– Джонни, Джонни!
Но юный Джонни Гордон ее не слышал. Он был мертв.
Мальчика похоронили на кладбище, которое успело возникнуть за стенами лагеря. Виктория рыдала дни и ночи напролет. Уилл пытался ее утешить, но она отворачивалась от него и все тянулась к Ксандре, своей плоти и крови. В конце концов Уилл оставил жену в покое, ему и самому было тяжело.
Видя, как он стоит, опустив голову, Элайза подошла к нему и встала рядом. До Темпл донеслось, как та сказала:
– Помните, как мы играли у ручья? Джонни смеялся, визжал от радости, а вы брызгали в него водой…
Уилл глухо застонал, и Элайза крепко стиснула его руку.
Через три дня после похорон Джонни Гордона стало известно, что из Вашингтона вернулся Джон Росс. Все его попытки добиться пересмотрения договора ни к чему не привели.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94