Вы стали нашей жизнью, воздухом и водой, и землей под корнями, солнечным светом, высокими звездами, камнем и пламенем, и ничто не заменит для нас этого танца. Когда Крылатый нисходит к Талау – это любовь, когда он танцует с тобой – это больше любви. Что же будет, когда возляжете вы на брачном ложе! Будь с ним, и мы станем служить вам, и все стихии счастливы будут назвать себя вашими гиолли – слугами. Крылатый не ищет власти, он сам – власть, но мы нуждаемся в нем, а он, наверное, даже не знает об этом.
– Постойте, постойте, – Элис взмахнула рукой, – не так быстро. Пока мы танцевали, что-то случилось, это я поняла. Теперь вы хотите, чтобы Нев… чтобы Эйтлиайн правил вами?
– Мы всегда хотели этого, – произнес Кинниал, – все народы Сумерек, от амсэйр , правящих временами года, до крохотных семей, вроде нашей. Но каждый мечтал, чтобы Сын Дракона правил только их народом, каждый ликовал, когда одаривал он любовью одну из царственных повелительниц, и вдруг явилась ты. Явилась, и стало ясно: принц может осенить своими крыльями весь мир.
“И всех любовниц разом?! – с изумленной яростью подумала Элис. – Или как там быть, с этими царственными повелительницами?”
– Он же правит кем-то, – напомнила она вслух, – у него есть подданные. И вообще, вы ведь светлые, если я правильно помню, а он – темный. Черный принц.
Две пары глаз смотрели на нее. Нет, не две – больше их, как же она не заметила раньше? Похоже, все духи сада собрались вокруг, смотрят и слушают, но не осмеливаются подать голос. Изумление глядело из зеленой тьмы. Непонимание.
– Темный? – повторил Кинниал.
– Черный? – склонила голову Миориил.
– Улк! – вспомнила Элис. – Улк, так его называют.
– Враги зовут его Улк, – согласился Кинниал, – пусть. Ни ему, ни одному из сумеречных племен нет до этого дела. Он правит Полуночью – это правда, но мы не воюем с полуночными народами. Кроме того, они обречены, и, оставаясь с ними, Крылатый лишь отодвигает неизбежное, не в его власти предотвратить их гибель. Ты выполнишь нашу просьбу, госпожа? Прости, если мы были недостаточно почтительны, – никогда еще дорэхэйт не искали себе господина, и мы не знаем, как следует вести такие беседы. И поверь, сегодня мы облечены были доверием всех племен Сумерек, мы говорили с тобой от их имени тоже, нас выбрали, потому что мы существуем только здесь, и ровно столько времени, сколько отпущено нашей Владычице Талау. Мы… – он запнулся, подыскивая слова…
– Мы настоящие, – дополнила Миориил.
– Да? – Элис огляделась. – Да, конечно. Я скажу Крылатому… я попробую. Мне нужно идти, меня ждут. Там.
Пряча улыбку, Миориил склонилась перед ней, приложив к груди тонкую темную руку.
– Я провожу, – сказал Кинниал, – пойдем, госпожа. И не думай, что ты обязана обещать нам что-то, не забывай, если Сын Дракона согласится стать Жемчужным Господином, ты станешь Жемчужной Госпожой, а значит, и принимать решение вы должны вместе. Да или нет – как бы ни сложилось, вы будете правы. А мы согласимся с вашей волей, какой бы она ни была.

Что-то непонятное творилось со временем, и Гиал то жалел, что не послушал совета друга, и не отправил сквозь реку кого-нибудь, кто умел разбираться во множестве временных потоков, то, напротив, хвалил себя за склонность к авантюрам. Время омывало его, как обычно: шелестели рядом прозрачные струи, не касались, не увлекали в себя, за собой, с собой, но выйти куда-нибудь, кроме как обратно в Лаэр не получалось. Ничего не мешало ступить на берег Тварного мира, однако берег раз за разом оказывался не тот.
Могло ли быть так, чтобы течения разных миров слились в один общий поток?
И снова Гиал укорял себя за самостоятельность: чтобы разобраться в происходящем, требовались знания, которых у него – воплощенной мудрости – попросту не было. И снова, глядя на предстающие его взору картины иных земель, понимал, что наблюдать это должен только он. Потому что никто не чувствовал так тонко, никто не умел так глубоко понимать, и никто не сумеет лучше пересказать увиденное Крылатому.
Он видел грозу над бескрайним тропическим лесом, лес пронизан был волшебством и, почему-то, низкопробной, почти человеческой магией. Молнии били в высокий лысый холм, ревели потоки дождя, почти заглушая раскаты грома. Двое любили друг друга там, на холме, в синем, неживом блеске взбесившихся молний…
Нет. Не так. Иное видят открытые глаза Единорога.
Мужчина держит на руках женщину, красивую и испуганную, не помнящую себя от страха, женщину, которая совершила ошибку… она не виновата, она просто… просто богиня. Он целует ее. И, словно в сказке, где лягушка от поцелуя превращается в прекрасную девушку, здесь богиня превращается – в жабу. В жабу – слизь и бородавки – замершую в ладонях того, кто только что целовал ее так властно. Еще мгновение. Еще вспышка, раскат грома. Жабье тельце шмякается об острый камень.
Брызги.
Мужчина поднимает руки, с рычанием вырываются из груди раскаты громового смеха.
Меч. Исполинский клинок, от края до края небосвода. Чудовищное карающее лезвие. Рушится вниз. На покрытый лесом мир. Богиня ошиблась – за ошибки надо платить.
Гиал закрыл глаза, защищаясь от белой вспышки всепоглощающего огня.
А когда открыл снова, блики и крохотные звездочки еще плясали, застя взгляд, несколько мгновений – или часов? Или тысячелетий? Кто скажет, сколько времени протекло, проскользило мимо? – мешали смотреть. Да и на что смотреть? На безжизненную, чистую пустоту?
Потом осталась одна. Звезда? Жемчужина? Искра серебряного света. Она летела сквозь мертвое ничто, и Гиал шел следом. Шел по реке, потому что берега, на который можно выйти, больше не было.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131 132 133 134 135 136 137 138 139 140 141 142