Теперь она сидела в роскошной повозке, ехавшей вдоль Барбикан к Крипплгейт, чтобы ее могли принять лорд-мэр и почтенные члены Сити. Принимая их заверения в преданности, Елизавета спешилась. И как же великолепно она выглядела в своем пурпурном бархате! Больше не было нужды в скромной одежде – теперь у нее не осталось соперниц. Она сама стала королевой.
Рядом с ней постоянно скакал ее главный конюший – неотразимый красавец Роберт Дадли. Некоторые женщины смотрели на него вместо того, чтобы восхищаться королевой.
– Он может сравниться только с его величеством Генрихом VIII в дни его цветущей молодости, – шептали они.
Пусть Роберт завоюет их одобрение, размышляла королева. Пусть все увидят его таким, каким видит его она. Елизавета не была уверена в том, какую роль для него приберегала, но хотела, чтобы народ сохранил о нем это впечатление, – великолепного, возвышающегося надо всеми красавца.
Воздух был наполнен музыкой; яркие вышитые знамена свисали с окон. Доехав до церкви Бланш Чейплтон на углу Март-Лейн, королева услышала, как загремели пушки Тауэра. Она проехала вдоль Тауэр-стрит и остановилась, чтобы послушать, как дети из школы Святого Павла поют хвалебные гимны в ее честь, вспоминая – теперь казалось, что это было давным-давно, – как они пели их в честь ее сестры.
Елизавета молилась: «О Господи, помоги мне в этом деле. Помоги мне сыграть мою роль благородно и почетно».
Ее переполняли эмоции. Ее величайшее желание наконец-то ей даровано; она должна приготовиться исполнить свой долг и быть достойной своей роли. Сейчас Елизавета даже радовалась прошлым своим бедам, через которые прошла с честью, потому что они научили ее большему, чем могла бы научить легкая жизнь.
Все эти люди, приветствовавшие ее, теперь должны стать ее главной заботой. Она не будет так глупа, как ее сестра Мария. Мария тоже въезжала в Лондон под приветственные возгласы своих подданных; но те же самые люди теперь называли ее Кровавой Марией, ненавидели ее за то, что она вышла замуж за испанца и привела в страну иностранцев; осуждали ее за потерю Кале и радовались, что она умерла.
С Елизаветой такого никогда не случится! Простые люди будут ее любить на протяжении всей ее жизни. Они – ее сила. Она скорее пожертвует чем угодно, только не их преданностью, и никогда не забудет, что именно эти люди – столпы, поддерживающие ее трон.
В этот священный момент королева не думала о том, как она выглядит в своем пурпурном бархате; даже забыла о своем главном конюшем. Она была только королевой, твердо намеренной править мудро, сделать свою страну великой.
В Тауэре собрались все чиновники, чтобы принести ей клятвы в верности. Елизавета спешилась. Вокруг нее собралась вся знать Англии, но вместо гордости, которую она ожидала ощутить в эту минуту, вдруг почувствовала глубокое смирение.
Слова, которые королева произнесла, были спонтанными.
– Некоторые, – сказала она, – перестали быть принцами этой земли и стали узниками этого места. Я поднялась и превратилась из узницы этого места в принцессу этой земли. Эта перемена была делом справедливости Божьей; этому возвышению я обязана Его милосердию. Я благодарю Господа и прошу Его о милосердии для других. – Потом Елизавета повернулась к лейтенанту Тауэра и попросила: – Проведите меня в те апартаменты, которые я занимала, когда была здесь узницей.
Это сделали. Под воздействием огромного чувства, войдя в камеру, королева упала на колени, снова поблагодарила Господа за свое избавление и пояснила окружающим: – Я никогда не забуду о Его великой милости, потому что, как Даниил, вышла невредимой из логова льва.
В тот памятный день от легкомысленной девушки не осталось и следа, в лондонский Тауэр Елизавета вошла королевой.
Марию похоронили с большой торжественностью, и, соответственно, новая королева присутствовала на похоронах. Доктор Уайт, епископ Винчестерский, произнес поминальную проповедь и показал себя храбрым человеком.
Оплакивая многие достоинства покойной, называя ее мудрой и великой, он вспомнил, как она отстаивала превосходство церкви. Мария заявила, что святой Павел запрещал женщинам разговаривать в церкви, а следовательно, недостойно церкви иметь над собой тупую главу.
«Как он осмеливается так говорить? – размышляла Елизавета, спокойно сидя рядом с ним. – Как смеет этот старик с седой бородой?! Несомненно, видит во мне всего лишь молодую женщину. Но ничего, ему придется кое-что узнать о силе моего духа!»
К счастью, проповедь была произнесена на латыни – и немногие поняли ее, как она.
Уайт плакал, вспоминая Марию, затем объявил, что королева оставила сестру, достойную леди, которой теперь все обязаны повиноваться и даже делать это через силу. Velior est canis vivus leone mortuo.
Голубые глаза Елизаветы превратились в горящие огненные точки. Она – живая собака, а Мария – мертвый лев! Что ж, ему придется кое-что узнать о львином сердце, таящемся под сверкающими драгоценностями молодой королевы! Наглый старик!
Когда доктор Уайт покинул кафедру, она встала и крикнула своим стражам:
– Арестуйте этого человека!
Епископ поднял руку, чтобы удержать стражников, которые немедленно выбежали вперед, чтобы исполнить приказ Елизаветы.
– Ваше величество, – сказал он, – в моей власти отлучить вас от церкви, если вы не признаете, что ваши подданные подчиняются Риму.
Отец Елизаветы послал бы его на смерть. Но она еще не была так сильна, как он, хотя в одном отношении была даже сильнее. Годы опасности научили ее сдерживать гнев, если это было необходимо. В глазах епископа Елизавета увидела его страстное желание пострадать за веру.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106