Исходя в основном из того соображения, что нарушать трудовую дисциплину в Инженерном ему будет сложнее. Хотя бы просто потому, что там ее рамки гораздо более размытые и нечеткие. Компромисс? Конечно. Вся наша жизнь состоит из компромиссов. Не слыхали?
Вот и пускай там Леоныч сидит, лежит, на ушах стоит, по потолку бегает. Никто его все равно не увидит. Пришел, кое-как открыл – уже слава Богу! На том и порешили. И в торжественной обстановке вручили новому коменданту Инженерного корпуса символические ключи от последнего.
Конечно, не все сразу получалось легко и гладко. Пока Леоныч не попривык к своему одиночеству, он мог, недолго думая, закрыть Инженерный на замок и прийти к нам в Основной корпус – чайку сгонять, потрепаться, рассказать завиральную байку, коих у него был дедморозовский мешок. Тогда Сергей Львович незаметно делал мне условный знак. Я брал Сашка за рукав и без лишнего шума отводил обратно.
Леоныч еще вполне искренне обижался, говорил:
– Фил, я не ребенок! Мы все не дети! Чего мы тут играемся в безопасность какую-то! С Инженерным ничего не случится, если я отойду на полчаса.
Обычно я приводил один-единственный, но веский аргумент:
– Я вот сейчас выпишу тебе, если ты такой взрослый, десять процентов. И давай-ка не будем препираться, милый друг. Меня в натуре достала уже твоя эквилибристика, Саша, понимаешь?
Иногда и это не помогало. Леоныч принимался дерзить:
– Да выписывай, подумаешь! Напугал!
Тогда я говорил действительно жесткие вещи:
– Обратно на «пятую» зону, значит, захотел? По медведям соскучился?
Не существовало лучшего способа отрезвить Леоныча и вернуть ему потерянное чувство реальности. Он пыхтел, сопел, но замолкал на какое-то время.
Однако живость нрава и деятельность натуры никак не давали ему просто сидеть и наслаждаться покоем в Инженерном. Что поделать, несмотря на всю исключительность и привилегированность своего положения, Леонычу было там скучновато. Да и вообще, «Курант» представлялся Саше слишком тесным и мелким, трагически несоразмерным масштабу его дарования. Он чувствовал себя здесь так же нелепо, как эскадренный миноносец чувствовал бы себя в поросшем камышом деревенском прудике с гусями и бабами, стирающими подштанники.
Леоныч томился творческими порывами и дерзкими бизнес-проектами, он рвался ввысь, а пошлая курантовская рутина тянула его в болото, душила и не давала надышаться полной грудью.
Тогда-то и родился главный бриллиант его неутомимой мысли – вся эта блестящая затея с журналом.
22. Художественный редактор.
Как я уже сообщал, в погоне за зыбким миражом морального удовлетворения от работы мне довелось попробовать себя на многих поприщах и немало специальностей переменить. Всяких и разных. Были среди них хорошие, надежные, с которыми не пропадешь. Например, такие, как столяр или маляр-штукатур-плиточник. Столяр я, между прочим, разрядный, а в плиточном ремесле так и вовсе достиг несомненных высот мастерства. Впрочем, секрет успеха прост: я руководствуюсь оригинальной, самолично разработанной плиткоукладочной методой. Послушайте, это действительно интересно. Плитку я, значит, кладу так. Я ее кладу три дня. Два дня пью, один кладу. Может быть, получается не очень ровно, но зато крепко – хер потом отобьешь! По крайней мере, в этом смысле еще никто не жаловался. Да, плиточник я знаменитый.
А ведь были у меня и негодящие, на первый взгляд совсем бесполезные профессии. Вроде сторожа на штрафной стоянке. Тут вроде бы и говорить не о чем. Пустая трата времени и душевного здоровья, да? А вот и неправда ваша. Кое-чему полезному я все-таки выучился на стоянке. Теперь я в состоянии пить водку стаканами.
Если вдруг кто-то думает, что это сомнительное достижение, то пусть так и думает дальше, это его личное дело. Но хотел бы я посмотреть на того скептика в тот драматический момент, когда тамада застолья, угрюмый водитель самосвала Михалыч разливает одним махом бутылку «Кремлевской» на троих, и провозглашает тост: «Ну, бля, за стояк!». Пить «за стояк» не до дна – значит невольно обидеть и расстроить своих товарищей. А попусту расстраивать угрюмого Михалыча не рекомендовалось.
В общем, не все так однозначно в этой жизни. Лишних знаний и умений не бывает.
Александр Леонов придумал мне еще одну профессию. Он назначил меня Художественным редактором во вновь создающийся журнал. Причем исходя исключительно из личной ко мне симпатии, а отнюдь не на основании образования, опыта работы или чего-то еще рационального.
Как у нас заведено, давайте начнем сначала.
Сижу я как-то в конце февраля, ближе к вечеру на банкетке, на «первой зоне». Осуществляю подмену, кажется, Владика Ходункова.
Банкетка стоит на мостике, соединяющем четвертый и пятый залы, прямо над Главной лестницей. Сидя на ней, ты спокойно можешь контролировать верхнюю площадку лестницы (там где стоит бюст основателя и однофамильца Галереи П. М. Третьякова), сам оставаясь при этом незамеченным. Для сотрудника, решившего дать роздыху усталым ноженькам лучшего места на «первой» зоне не сыскать. Существует, конечно, вероятность, что начальство выскочит на мостик из-за угла, но риск – благородное дело. Или сиди здесь, или иди стой на пару с бронзовым Павлом Михалычем.
Сижу, курю бамбук, жду Вадика.
Вдруг, смотрю: блях-муха, ёптвою… По лестнице неторопливо, вразвалочку так поднимается Леонов. Я давным-давно перестал удивляться его появлениям в самых неожиданных местах и в самое неурочное время. Как-то притупилась уже прелесть новизны. Поэтому предпочел не реагировать на него вовсе. Не видел я Леоныча и точка.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124