– Это Джон, – осторожно сказал он.– Да, да, я знаю, кто вы. – Его рассердило, что Эйвери назвал свое имя.– Мне кажется, сделка не состоялась. Они не заинтересованы… ответ отрицательный. Пожалуй, скажите тому, кого я видел, маленькому, толстому… скажите ему, что нам не понадобятся услуги его друга здесь.– Понятно. Не беспокойтесь. – Голос был совершенно незаинтересованный.Эйвери не знал, что сказать, просто не знал. Он страстно желал продолжения разговора с Леклерком. Он хотел ему рассказать о презрении Сазерлэнда и о паспорте, который был не в порядке. «Те здесь, те, с кем я веду переговоры, довольно обеспокоены всем делом». Он ждал.Он хотел назвать его по имени, но не мог. В Департаменте не употребляли слово «мистер»; старшие обращались друг к другу по фамилии, а к младшим по имени. Не было определенного стиля обращения к старшим по званию. Поэтому он сказал:– Вы еще слушаете? – И Леклерк ответил:– Конечно. Кто обеспокоен? Что не так?Эйвери подумал: я мог бы назвать его «Директор», но это небезопасно.– Наш представитель здесь, тот, кто представляет наши интересы… он узнал о сделке. – сказал он. – Он, кажется, разгадал.– Вы дали понять, что это очень конфиденциально?– Да, конечно. – Как вообще рассказать о поведении Сазерлэнда?– Хорошо. Как раз сейчас нам совсем не нужны затруднения с Форин Офис. – Леклерк продолжал другим тоном:– Здесь у нас дела идут очень хорошо, Джон, очень хорошо. Когда вы вернетесь?– Я должен решить вопрос о… возвращении домой нашего друга. Множество формальностей. Это оказалось не так просто, как можно было подумать.– Когда вы закончите?– Завтра.– Я пришлю машину за вами в аэропорт. Много чего произошло за последние несколько часов: много хорошего. Вы нам очень нужны. – Леклерк прибавил, чтобы поддержать его:– А вы молодец, Джон, настоящий молодец.– Хорошо.Он предполагал, что ту ночь будет спать беспробудным сном, но приблизительно через час проснулся, бодрый и настороженный. Взглянул на часы: было десять минут второго. Он встал, подошел к окну и посмотрел на покрытый снегом ландшафт, отмеченный темным контуром дороги, ведущей в аэропорт; ему показалось, что он может различить небольшой подъем, где погиб Тэйлор.Ему было одиноко и страшно. В голове у него смешивались разные картины: ужасное лицо Тэйлора, которое ему едва не пришлось увидеть, обескровленное, с широко раскрытыми глазами, будто желающее поведать о каком-то важном открытии; голос Леклерка, исполненный уязвимого оптимизма; толстый полицейский, разглядывающий его с завистью, будто он был чем-то, что тот не мог позволить себе купить. Он понял, что он из тех, кто плохо переносит одиночество. Одиночество нагоняло печаль, делало его сентиментальным. Он обнаружил, что в первый раз, с тех пор как уехал утром из дома, он думает о Саре и Энтони. Слезы вдруг потекли из его усталых глаз, когда он вспомнил своего мальчика, очки в стальной оправе – игрушечные оковы; он хотел слышать его голос, видеть Сару и привычную домашнюю обстановку. Может быть, стоило позвонить домой, поговорить с ее матерью, спросить о ней. А что, если она больна? Он перенес достаточно волнений за этот день. Его энергия, страх, изобретательность были исчерпаны. Он пережил кошмар: не стоило рассчитывать, что он может сейчас ей позвонить. Он снова лег в постель.Как он ни пытался, заснуть так и не смог. Веки были горячими и тяжелыми, тело сковала глубокая усталость, но все равно заснуть он не мог. От поднявшегося ветра дребезжали двойные рамы в окне; ему было то слишком жарко, то слишком холодно. Только ему удалось задремать, как он был разбужен плачем, звук мог идти из соседнего номера, мог быть плачем Энтони, или – поскольку он не слышал отчетливо "и. не был уверен спросонья, какого рода этот звук, – он мог быть металлическим всхлипыванием заводной куклы.И один раз, незадолго до рассвета, он услышал за дверью скрип половицы, будто кто-то в коридоре сделал шаг, один-единственный, не воображаемый, а настоящий, и он лежал в холодном ужасе, ожидая, что вот-вот повернется дверная ручка или властно постучат люди инспектора Пеерсена. Он напрягал слух и готов был поклясться, что слышал едва уловимый шорох одежды, осторожный вдох, потом наступила тишина. Хотя он долго минуту за минутой вслушивался, ничего больше так и не услышал.Включив свет, он подошел к стулу, стал искать в пиджаке авторучку. Она лежала на полочке над раковиной. Из портфеля он вынул кожаный несессер, который дала ему Сара.Усевшись за шатким столиком у окна, он принялся писать любовное письмо девушке, которой могла быть Кэрол. Когда наконец наступило утро, он разорвал письмо на мелкие кусочки и выбросил в уборную. При этом на полу он заметил что-то белое. Это была фотокарточка дочки Тэйлора с куклой, на ней были такие же очки, как у Энтори. Наверно, она была среди его писем. Он подумал, что карточку надо уничтожить, но почему-то не смог. Положил в карман. Глава 9Возвращение Как Эйвери и предполагал, в аэропорту Хитроу его ждал Леклерк, стоя на носках, выглядывая между головами встречающей толпы. Наверно, он как-то договорился с таможней, не без помощи Министерства, и при виде Эйвери вышел вперед в зал и повел его по-хозяйски, как будто обходить формальности для него было обычным делом. Вот такую жизнь мы ведем, думал Эйвери; такой же аэропорт, только с другим названием, те же торопливые встречи с виноватым выражением на лице; мы живем за стенами города, черные монахи из темного дома, на улице доминиканцев. Он ужасно устал. Соскучился по Саре. Хотел попросить у нее прошения, помириться с ней, сменить работу, попробовать все сначала;
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83