Она распахнула его, он влез и закрыл за собой створки. Занавески сомкнулись. Она увидала его блуждающий взгляд, дрожащие руки. Эти руки обхватили ее, придавили, пока она не отошла к креслу и не упала в него. Он встал на колени и прильнул к ней, дрожа всем телом. Они оба как будто проломили корку обыденности и ворвались в сон, где самые фантастичные вещи естественны, как дыхание. Она обвила его шею руками и держала, пока не утихла его дрожь и он не успокоился, положив голову ей на грудь. Она знала, что произнесла его имя, и слышала, что он тоже непрерывно повторял «Лиз… Лиз…», как призыв о помощи. Она не знала, есть ли в мире другие слова. Они были в ее мыслях, они стучались в крови, но она не знала, срывались ли они с губ, или достигали его беззвучно, одним лишь наплывом любви и утешения.
— В чем дело, дорогой?
— Не отпускай меня.
— Карр, что случилось?
И он рассказал, подняв голову, произнося слова почти шепотом, как будто у него не осталось дыхания, и ему приходилось преодолевать себя.
— Тот человек… я говорил тебе… который увез Марджори… и бросил ее… я видел его фото… в газете. Это Джеймс Лесситер.
Она выдохнула:
— Что ты сделал?
— Ничего… я думал, что сделаю, если там останусь.
Холодный страх сковал Элизабет.
— Что произошло?
— Генри Эйнджер принес Рете газеты. Мы с Фэнси их смотрели, Рета вышла к телефону. Я увидел фото этого человека, а под ним подпись: Джеймс Лесситер. Я говорил тебе, что у Марджори была его фотография, — такая же. Вошла Рета. Я спросил ее: это Джеймс Лесситер? Она сказала «да», и я ушел. Если б я его встретил, ему бы не остаться в живых… Я ходил и ходил, не знаю как долго.
Она посмотрела на дедовские часы, которые тикали тихо и торжественно.
— Скоро полдесятого.
— Не мог же я идти сюда целый час… Хотя наверное… Наверное, я пошел в другую сторону, но потом подумал о тебе. После этого только и мечтал о том, чтобы попасть к тебе. Какой я дурак…
— Это не важно.
Ему пришло в голову, что в ее словах содержится суть их взаимоотношений. Не важно, что он говорит или делает, что другие скажут или сделают, уйдет ли он и забудет, или вспомнит и вернется, дождь или солнце, день или ночь, год начинается или кончается, — соединяющая их связь остается. Он только и смог сказать: «Да, это не важно», — и снова опустил голову ей на плечо. Чувство, терзавшее его последний час, утихло, стало казаться чем-то далеким. Наступила минута покоя. Они долго молчали, не замечая времени.
Наконец она спросила:
— Кто-нибудь знает, где ты? Они будут волноваться.
Мир Элизабет вернулся в норму. В нем ожили другие люди — Рета Крей, которая сейчас ужасно беспокоится, Джонатан Мур, который скоро должен прийти, наигравшись в шахматы с доктором Краддоком. Она встала, пошла на кухню поставить чайник, начала выполнять какие-то мелкие домашние дела, как будто они и были выражением любви и заботы. Это был самый счастливый час в ее жизни. Получить то, что потеряла, что не надеялась найти, иметь возможность отдать все нерастраченное — это такая радость, что не выразить словами.
Карр тоже молчал. Он проделал долгий путь — не две с половиной мили из Меллинга, а пять лет, пройдя которые, вернулся в этот дом. Когда она сказала: «Тебе надо идти», — он положил руки ей на плечи и прошептал:
— Элизабет…
— Карр…
— Элизабет, ты примешь меня обратно?
— А ты хочешь?
— Ты знаешь.
После небольшой паузы она спросила:
— А ты можешь… вернуться обратно?
— Ты имеешь в виду Фэнси?
— Ты говорил, что сам не знаешь, помолвлены вы или нет.
Он затрясся от смеха.
— Это была просто болтовня. По пути домой мы поговорили. Она была милой девочкой, все поняла и все признала. «Что без обиды говорится, то без обиды выслушивается», — как сказала бы ее драгоценная мамочка. Так что с этим все в порядке. Я вернулся, как возвращается блудный сын. Ты меня принимаешь?
Элизабет сказала:
— Ничего не могу с собой поделать — да!
Глава 15

Размеренным шагом он шел обратно в Меллинг. Ощущение битвы с пространством и временем прошло. Разум угомонился, остепенился. Все, что было по ту сторону бури, стало казаться нереальным, как сон после пробуждения, когда вокруг видишь сияние дня. То было с кем-то другим, причем очень давно. У него снова есть Элизабет. Как он мог ее отпустить — это просто немыслимо! Карр шел и планировал их будущую жизнь.
Он вышел из Грина. На фоне ночного неба без луны и звезд Грин казался зловещим черным пятном. После переулка, окруженного высокой насыпью и колючей живой изгородью, стало светлее. Вдалеке можно было различить коттеджи и изломанные очертания церкви. Идя по левой стороне дороги, он подошел к Гейт-хаусу. Сквозь шторы пробивался свет. Катерина еще не ложилась спать.
Как много значат мелочи! Если бы Катерина легла спать чуть раньше, все обернулось бы по-другому. Свет из-за бледных парчовых штор сбил мысли Карра, и они стали работать совсем в другом направлении. Если Катерина не спит, то и другие не спят. Под «другими» Карр подразумевал Джеймса Лесситера. Он слышал, как Рета говорила: «Миссис Лесситер ничего не выбрасывала. Ему придется разобрать горы бумаг».
Джеймс Лесситер не спит. Он заканчивает одни грязные дела, чтобы приступить к другим. Карр больше за себя не боялся. Он может войти к негодяю, высказать все, что о нем думает, а потом уйти. У него засело в мозгу, что он должен таким образом поставить точку в своем несчастливом браке, отобравшем у него и иллюзии, и счастье. Но Марджори умерла. Он должен закрыть ее счеты с Джеймсом Лесситером. Нет, он и пальцем не тронет эту падаль! Карр свернул на дорогу, начинавшуюся между колоннами.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68