— Был безопасен, — поморщился монах. — Был.
— Говоришь чёрт знает что, — вмешался епископ Комар. — Это что же будет, если каждый вот так, в храм?! Рассчитывать надо.
«Мерзость перед Богом — человек расчётливый», — как всегда, ни к селу ни к городу подал голос войт.
Гонец мучительно боялся принесённых плохих вестей.
— Отцы, — промямлил он. — И это ещё не всё. Ещё говорят, будто заметили татар. Татары идут.
— Замолчи! — вспылил Лотр. — «Бу-удто», «бууудто». Татары пришли и уйдут. А тот, кто замахивается на народные святыни, это тебе не татары?
Шевельнулся в тёмном углу бургомистр Устин. Раскрыл глаза. Хотел было сказать, но только злобно подумал: «Ясно, почему вы так. Вас даже в рабы не возьмут из-за полной никчёмности, бездельники. Вам-то что?!». И снова под скобкой волос погасли угольки его глаз.
— Ты понимаешь, на какие основы он замахнулся?! — покраснел Лотр.
Неизвестно, чем бы это кончилось для гонца, если бы не зазвучали на переходах шаги, какие-то приглушённые удары и бряцание. Все насторожились. Послышалось что-то вроде перебранки. Голос Корнилы уговаривал кого-то малость подождать. Затем тысячник вошёл, но не успели спросить у него, что случилось, как с грохотом распахнулись двери. Хлынула в церковь дикая какофония звуков. Бубны аж захлёбывались в бряцании и гулких ударах.
Мурза Селим вошёл на полусогнутых ногах, беззвучно, как кот, и одновременно нагло. Дёрнул тысячника за нос в знак того, что всё же поставил на своём.
Оглядел церковь. Содрал по дороге с иконы бесценные «обещанные» рубиновые ожерелья, поцокал языком и запихнул за пазуху.
Затем осторожно подошёл к «вратам», прислушался, ударом ноги распахнул их. Оглядел бегающими глазами.
— Что? — резко спросил у толмача.
— Престол.
Мурза словно вспоминал что-то. Затем умехнулся высокомерно и вскинул голову:
— Прыстол. Сыдеть тут хочу.
И сел.
— Мыня слушай, властелины Га-ро-ды-на. Коназ Джикамон нету — вы коназ... Ваш ответ... Что надо дадите — татар не пойдут. Что надо не дадите — татар пойдут. И пыл от Гародына достигнет неба. И смрад от этой земли достигнет неба. Белы конажество — будет кара, черны конажество.
В ответ легло молчание. На лицах людей в притворе нельзя было ничего прочесть. В глазах людей из стражи ясно читались обида, невыразимая брезгливость, страх и гнев.
Мурза вытянул губы, словно для поцелуя, поднял руку, сжатую в кулак, и медленно начал отгибать пальцы. Один за другим.
— Золотых четыре тьмы, по одному на воина, ибо сорок тысяч нас. Рабов четыре тьмы — на каждого воина раб. И тьма рабов — мурзам и хану. И две тьмы золотых — мурзам и хану... И коней — четыре и четыре тьмы. И быдла — четыре и четыре тьмы. — Он показал на оклады. — И золота ещё вот такого четыре арбы, ибо оно блестит.
— Мы не из богатых, — заюлил Лотр. — И в скромной бедности живём.
— Лицо твоё — пятка, что не имет сраму, — оскалился крымчак. — Потому что не краснеет пятка. Что врёшь? Гляди!
По стенам, иконам, статуям плыло золото. Властелины молчали. Селим медленно вытаскивал саблю из ножен. Она выползала из них почти невидимыми рывками, как змея.
— Мгновение каждое прибавляет к вашей дани. Я вырву саблю, и что тогда спасёт вас?.. Мгновение каждое прибавляет... Ибо татары — пошли!
И такая наглая сила была в этом голосе и в медленном выползании стали, что все словно услышали далёкое гиканье, неистовый гул бубнов, рыдания верблюдов и ослов и шальную дробь копыт несчётной орды.
Сабля выползла почти до конца.
— Дань, — оскалился мурза. — Дань давай — жить будыш.
Люди в притворе переглянулись. И тут Босяцкий ласково, с чувством собственного достоинства поднял руку:
— Стой.
Мурза улыбнулся и с лязгом закинул саблю назад в ножны.
— Не угрожай нам, мурза. Мы достаточно сильны, чтоб растоптать вас.
Стража у дверей вскинула головы.
— И если мы всё же дадим тебе то, о чём просишь, то не из боязни, — плоские глаза смеялись, — а потому, что так велит нам наш Бог. Ибо сказано у Матфея: «И кто захочет судиться с тобой и взять у тебя сорочку — отдай ему и верхнюю одежду».
— Добрая вера, — сказал мурза. — Удобная для сильного вера.
— Ты что ж, не тронешь тогда земли? — спросил Гринь Болванович.
— Зачем «земли»? Вашей земли не трону.
Синклит думал.
— «Просящему у тебя дай», — наконец тихо обронил Лотр.
— По весу дай, — возвысил голос крымчак. — Верный вес дай.
Жаба тихо забубнил:
— Неверный вес, сказал Соломон, мерзость перед Паном Богом, но правильный вес желанен Ему.
— И женщин дайте нам. Ибо нам нужны женщины. Рожать сильных воинов... для нашей веры.
Кардинал и монах переглянулись. Понял их также епископ.
— Разве что... несколько монастырей, — поднял он грозные брови. — Всё равно с монашек толку — как с кошки шерсти.
Монах тихо присовокупил:
— Машковский... Игуменье сказать, чтоб уж кого-кого, а ту выдала басурманам, — и усмехнулся. — Ничего, они там с их опытом не одну, а три орды сразу изнутри разложат.
Татарин глядел на шептавшихся, ждал.
— Дадим, — изрек Лотр. — Только чтобы сохранить мир.
— Будет мир, — льстиво улыбнулся крымчак.
Корнила зашептал Лотру на ухо:
— А как обманут? Денежки ж на починку стены у Лидских ворот вечно кто-то в карман?..
— Ну-ну.
— А стена там такая, что я каждый раз со страхом смотрю, когда к ней собаки подходят да подмывают. Денег не даёте.
— Совет пусть платит, — поморщился кардинал.
— Вы однажды уже магистратские деньги тютю, — вмешался, расслышав, Устин. — А городской совет всегда был бедным как церковная... простите, как магистратская крыса.
— Тем более откупиться надо, — беззвучно сказал Лотр и вслух добавил:
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131 132 133 134 135 136 137 138 139 140 141 142 143 144 145 146 147 148 149 150 151 152 153 154 155