Это вполне подходит для Жерома, ибо даже если он не убил Альдхельма, то воистину предал его на смерть. Ведь если случившееся потом тоже дело рук кого-либо из братьев, то убийца вполне мог находиться здесь. Пусть все идет своим чередом! Пусть он выйдет из церкви, успокоенный тем, что Жером добровольно, без всяких вопросов, взял всю вину на себя, пусть он чувствует себя в полной безопасности. В этом случае он может потерять бдительность и сделать какой-нибудь неосторожный шаг, который выдаст его. А всю правду можно рассказать и потом, в разговоре с аббатом, наедине. Разумеется, Жером поступил ужасно, но все-таки не так ужасно, как считает он сам и все вокруг. Пусть заплатит сполна за свое, но не за чужое преступление, совершенное обдуманно и хладнокровно.
— Весьма прискорбное и ужасное признание, — промолвил аббат Радульфус, тяжело чеканя слова. — Это трудно понять и тем более принять и, увы, невозможно исправить. Мне и, я уверен, всем присутствующим здесь потребуются долгие часы молитв и размышлений, прежде чем я смогу вынести справедливое решение. Более того, дело находится вне моей юрисдикции, ибо это убийство, и, стало быть, королевская власть имеет полное право узнать обо всем, а то и незамедлительно задержать лицо, признавшееся в убийстве.
Жером даже не пытался возражать, уже готовый ко всему. Совершенно опустошенный, он был согласен с любым приговором. Среди монахов не стихал испуганный ропот, покуда виновник его не очнулся от оцепенения.
— Святой отец, я приму любое наказание, — смиренно промолвил Жером. — Я не прошу об отпущении грехов и полной мерой хочу заплатить за свое злодеяние.
В эту минуту брат Жером был совершенно уничтожен. Когда брат Рун по доброте своей протянул к нему руку, дабы поднять беднягу с колен, тот так и повис на ней, не желая выходить из состояния глубочайшего унижения.
— Отец, дозвольте мне уйти отсюда, — попросил он. — Дозвольте удалиться и скрыться от глаз людских.
— Уединение тебе будет предоставлено, — заверил его аббат. — Но я запрещаю тебе отчаиваться. Приговор выносить еще рано. Однако никогда не рано и никогда не поздно помолиться, если раскаяние искренне. — Не отрывая взора от человека, скорчившегося на выложенном каменными плитами полу, словно сбитая камнем птица, аббат сказал, обращаясь к приору Роберту: — Позаботьтесь о нем. Пусть его запрут. А теперь ступайте. Ступайте все, утешьтесь и займитесь своими делами. Что бы ни случилось, при любых обстоятельствах все мы связаны данным нами обетом.
Приор Роберт, окаменевший от потрясения и утративший на время все свое ревностно блюдомое достоинство, повел своего вконец уничтоженного писца во второй карцер. Впервые на памяти Кадфаэля вышло так, что были заняты сразу обе темницы. Субприор Ричард, человек скромный, жалостливый и мягкий, занялся остальными братьями, направляя их к повседневным трудам, а вскоре и в трапезную на обед. Своим безмятежным спокойствием ему удалось умиротворить братию настолько, что в урочное время монахи отправились мыть руки перед принятием пищи, имея вполне здоровый аппетит.
Герлуин благоразумно решил не вмешиваться в это дело, поскольку оно отчасти восстанавливало доверие к Рамсейской обители, к вящему беспокойству обители святых Петра и Павла. Он с радостью воспринял слова графа об обещанном пожертвовании и мог вполне благополучно возвращаться в свой монастырь, хотя об участи, уготованной им несчастному Тутило, когда тот окажется целиком и полностью в его власти, страшно было даже подумать. Не таким Герлуин был человеком, чтобы забывать и прощать.
Что же касается порядка отступления с поля битвы, предпринятого Робертом Боссу, неуемным, умным, тонким и знающим свое дело человеком, то это отступление, как и все его поступки, было образцом рассудительности и учтивости: он коротко простился с аббатом и бросил острый взгляд на двух своих сквайров, которые понимали его без слов, по одному поднятию бровей или едва заметной улыбке. Граф знал, когда следует использовать свое высокое положение, а когда необходимо приглушить его блеск и величие, дабы ничем не выделяться из толпы.
Выйдя из церкви, Кадфаэль дождался возможности подойти к аббату.
— Позвольте, святой отец! — обратился он к нему. — Я могу кое-что добавить ко всей этой истории, но не при всех и не сейчас.
— Он что, солгал? Он не убивал? — спросил аббат, не поворачивая головы. Говорил он грозно, но так, что слышать его мог лишь Кадфаэль.
— Ни то ни другое, святой отец. Насколько я могу судить, он рассказал все, что знал, точнее, думал, что знал. Я уверен, он ничего не утаил, но кое-чего он просто не знал, а это хотя бы отчасти может смягчить его и без того великую вину. Выслушайте меня наедине, а потом решайте, как следует поступить.
Аббат Радульфус приостановился на ходу, но голову так и не повернул. Он следил за тем, как монахи, все еще молчаливые и перепуганные, заходили в здание монастыря, а также провожал взглядом облаченного в пурпур Роберта Боссу, который шел через большой двор в сопровождении двух своих сквайров.
— Ты хочешь сказать, что мы услышали лишь половину и что другая половина, причем худшая, еще впереди? Убитого пастуха уже положили в гроб, и сегодня аптонский священник забирает его, дабы похоронить на тамошнем кладбище. Не хотелось бы его задерживать.
— В этом нет необходимости, — успокоил аббата Кадфаэль. — Альдхельм поведал мне все, что мог. Я ни в коей мере не хочу мешать ему обрести покой, ибо все, что мне теперь известно, я узнал, осмотрев тело убитого и место, где его нашли. Я только сейчас все понял.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82