В тот день, точнее, тем вечером, когда ты нашел его на тропе?
— Это последнее, что я отчетливо помню. Боюсь, я вытряс его из сумы или выронил где-нибудь в темноте по дороге. Я плохо соображал в тот вечер, — горестно сказал Тутило. — После того как нашел Альдхельма. Покуда бежал в город, я мог потерять молитвенник где угодно, даже в реку мог уронить. Быть может, его давно уже унес Северн. А молитвенник мне надобен, — искренне промолвил юноша. — Я встаю даже к полночной службе и прославлению. Правда!
— Я оставлю тебе свой молитвенник, — сказал Кадфаэль. — Ну что же, выспись хорошенько, раз ты намерен встать вместе с нами в полночь. Если хочешь, лампадку пока не гаси, здесь масла еще много. — Кадфаэль кончиком пальца проверил наличие масла в плошке. — Спокойной ночи, сынок! — Не забудь закрыть за собой дверь, — сказал Тутило ему вслед и засмеялся, но в голосе его не чувствовалось горечи.
Девушка стояла в самой тени прямо и неподвижно. Она вжалась в каменную стену, когда Кадфаэль завернул за угол. Слабый свет лампадки, льющийся из зарешеченного окошка карцера, чуть освещал ее лицо, словно сияние светлячка, выхватывая из темноты его неуловимый овал и строгие черты. Однако идущий еще из церкви свет из западного окна, едва ли теперь более яркий, нежели лампадка юноши, позволял видеть сияние в глазах девушки и сверкающие искорки, исходившие от серебряного шитья, которым было подрублено ее нарядное платье, ибо только что она пела для Роберта Боссу. Ее напряженное и тревожное присутствие ощущалось в безмолвной тьме. Даални, королева Партолана, полубогиня из блаженной страны на западе…
— Я слышала ваши голоса, — промолвила девушка, ее голос был едва ли громче шепота или звуков ее дыхания. — Я боялась позвать его, могли бы услышать. Кадфаэль, что теперь с ним будет?
— Надеюсь, ничего страшного, — ответил монах.
— Сидя долго в тюрьме, он перестанет петь. А потом и вовсе умрет. А послезавтра мы уезжаем с графом в Лестер. Реми уже отдал распоряжения, завтра я начну упаковывать инструменты, чтобы они не повредились в дороге, а на следующий день утром мы отправляемся. Бенецет займется лошадьми и прогуляет коня Реми, дабы убедиться, что тот совсем поправился. И мы уедем. А Тутило останется. На чью же милость?
— На милость божью, — уверенно ответил Кадфаэль. — И на попечение святых. Или, по крайней мере, одной святой, ибо она только что одарила меня хорошей мыслью. Теперь же отправляйся в постель и надейся на лучшее, ибо ничего еще не потеряно.
— А что в этом толку для меня? — промолвила девушка. — Пусть десять раз докажут, что он не убивал, но тогда его уволокут обратно в Рамсей и отомстят сполна, причем не столько за кражу, сколько за то, что кража эта с треском провалилась. Полдороги до Рамсея он поедет с сильным графским эскортом, так что едва ли ему удастся сбежать. — Даални опустила свои горящие глаза на широкую, смуглую руку Кадфаэля, в которой он держал ключ, и улыбнулась. — Теперь-то я знаю, какой нужен ключ.
— Ключ можно перевесить на другой гвоздь, — заметил Кадфаэль.
— Я знаю, но все равно. Таких ключей там только два, а бородку первого я хорошо запомнила. Второй раз я не ошибусь.
Кадфаэль уже собирался было предоставить девушке действовать по своему усмотрению, а небесам творить свое правосудие, но неожиданно его посетило видение небесного правосудия, каким иногда представляет его церковь, в вере твердой, но страшной, со всею ее добродетельной неумолимостью и безжалостностью, глухотой и слепотой к бесконечному разнообразию натур человеческих, со всеми их ошибками, побуждениями, нуждами и забывчивостью к евангельским истинам, относящимся к мытарям и грешникам. И Кадфаэль подумал о сидящих в клетке певчих птицах, чахнущих с петлей на шее из-за невозможности полетать, не желающих петь и знающих, что скоро умрут. Теперь в этой стоящей подле него смуглой девушке перед Кадфаэлем стояла половина человечества, и эта половина имела все права и основания влиять на ход событий ничуть не в меньшей степени, чем половина мужская. В конце концов, обе половины в равной степени несут ответственность за продолжение рода человеческого. Нет на свете ни архиепископа, ни аббата, не имевшего матери во плоти и крови и не произведенного на свет в результате страстного совокупления.
Пусть Даални поступает как хочет. Он вернет ключ на место, а за сохранность его он ни в коей мере не отвечает.
— Ладно, ладно! — сказал Кадфаэль, вздохнув. — Пусть эту ночь он поспит. А там, кто знает, не станут ли завтра небеса яснее?
Кадфаэль оставил девушку и направился через большой двор к воротам, дабы вернуть ключ брату привратнику.
— Спокойной ночи! — тихо сказала Даални ему вслед.
Голос ее был ровный, учтивый, как бы без всякого выражения, просто слова прощания, прозвучавшие во мраке.
Что же в итоге он вынес из этих повторных расспросов Тутило, предпринятых в слепой надежде припомнить нечто, что пролило бы свет на истину, подобно тому, как отворяют ставни летним утром? Всего-навсего следующее: Тутило потерял где-то свой молитвенник, не помнит, когда именно, но случилось это в день убийства. Если молитвенник вообще стоило искать, то обыскать следовало полмили по лесной тропе и две-три сотни ярдов по переулкам Форгейта, а также на поспешном его пути в город и обратно. Да и вообще, молитвенник можно заново переписать… Однако же, если все это пустое, то откуда ощущение, будто святая Уинифред нетерпеливо трясет его за плечо и шепчет ему на ухо, что, мол, он отлично знает, откуда следует начать поиски, и заняться этим лучше с самого утра, ибо время не ждет?
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82