— Извини, — прошептал он, не сводя глаз со своих рук, словно это было нечто чужеродное. — Извини.
— Я лучше пойду, — сказала она. Он кивнул:
—Да.
Франческа потихоньку направилась к двери.
— Я думаю… — Она смолкла на полуслове и вцепилась в дверную ручку так, будто в этой ручке и заключалось ее спасение. — Я думаю, что нам не следует встречаться какое-то время.
Он кивнул.
— Быть может… — Но больше она ничего не сказала. Она не знала, что сказать. Если бы она понимала, что сейчас произошло между ними, то, может, у нее и нашлись бы какие-нибудь слова. А так она была слишком сбита с толку и напугана, чтобы сообразить, что к чему.
Напугана, но почему? Уж, верно, не Майкла она испугалась. Майкл бы никогда в жизни не причинил ей вреда. Он бы жизнь отдал за нее, потребуй этого обстоятельства, она была совершенно уверена в этом.
Может быть, она просто боялась завтрашнего дня. И послезавтрашнего тоже. Она потеряла все, а теперь выясняется, что она потеряла и Майкла тоже, и она просто не знала, как все это сможет вынести.
— Я ухожу, — сказала она, предоставляя ему последнюю возможность остановить ее, сказать что-нибудь, сказать что угодно, что позволило бы забыть все это как страшный сон.
Но он ничего не сказал. Он даже не кивнул. Он только смотрел на нее, и в глазах его было молчаливое согласие.
И Франческа ушла. Закрыла за собой дверь, вышла из его дома. Села в свою карету и поехала домой.
И дома она не сказала никому ни слова. Поднялась наверх и забралась в свою постель.
Но она не плакала. Хотя ей казалось, что следовало бы ей поплакать, что ей от этого стало бы легче.
Но она только молча смотрела в потолок. Потолок по крайней мере не возражал против такого к себе внимания.
А в холостяцкой квартире в Олбани Майкл схватил бутылку с виски и налил себе полный стакан, хотя довольно было одного взгляда на часы, чтобы убедиться, что далеко еще даже до полудня.
Он опустился до новой низости, это было ясно.
Но он и представить себе не мог, как можно было поступить по-другому. Ведь не намеренно же он обидел ее! Не то чтобы он время от времени останавливался, призадумывался и принимал решение: «Ах да, мне следует вести себя именно так, по-свински», — но, даже не делая скидку на стремительность и необдуманность его реакций, было непонятно, как бы он смог вести себя по-другому — пускай и обдуманно.
Он знал себя. Он не всегда — особенно же в последнее время — нравился самому себе, но он знал себя. Когда Франческа повернулась к нему, посмотрела на него своими синими бездонными глазами и сказала: «Этот ребенок должен был быть в некотором роде и твоим», — она потрясла его до глубины души.
Она не знала.
Она представления не имела.
И пока она пребывает в неведении относительно его подлинных чувств к ней, пока она не может понять, отчего он так ненавидит себя за каждый шаг, который совершает в качестве преемника Джона, ему нельзя быть рядом с ней. Потому что она и дальше будет высказываться в том же духе.
А он не знал, сколько еще он в силах будет вынести.
И когда он стоял так в своем кабинете, сломленный невзгодами и чувством вины, он осознал две вещи.
Первая была очень проста. Виски нисколько не смягчало его душевную боль, а если виски двадцатипятилетней выдержки не помогает, то не поможет ничто другое на Британских островах. Что вело ко второй вещи, которая простой отнюдь не была. Но он должен был сделать это. Редко перед ним стоял столь ясный выбор. Болезненный, но ясный.
Так что он поставил стакан, в котором оставалось на два пальца янтарной жидкости, и пошел через прихожую в свою спальню.
— Риверс, — обратился он к своему камердинеру, который, стоя перед открытым гардеробом, аккуратно складывал его галстук. — Что ты думаешь насчет Индии?

ЧАСТЬ ВТОРАЯ

Март 1824 года
Глава 5

…тебе бы понравилось здесь. Не жара, разумеется, жара не нравится никому. Но все остальное показалось бы тебе очаровательным. Яркие цвета, и пряности, и ароматный воздух — от этого всего голова словно в тумане, таком странном, чувственном, и это тревожит, опьяняет. Больше всего, полагаю, тебе бы понравились сады. Они похожи на наши лондонские парки, только гораздо зеленее и пышнее, и в них полным-полно необыкновенных цветов, каких не увидишь больше нигде. Тебе ведь всегда нравилось быть среди природы: уверен, ты была бы в полном восторге.
Из письма Майкла Стерлинга (нового графа Килмартина) графине Килмартин месяц спустя после его прибытия в Индию.
Франческа хотела ребенка.
Давно уже хотела, но только в последние месяцы она отважилась признаться в этом себе самой и наконец облечь в слова то тоскливое томление, которое преследовало ее повсюду.
Все началось довольно невинно. Что-то вдруг легонько кольнуло ее в сердце, когда она читала письмо от своей невестки Кейт. Послание это было переполнено новостями о крошке Шарлотте, которой скоро должно было исполниться два года и которая была страшной шалуньей.
Но сердце кольнуло сильнее, и его даже пронзило нечто похожее на боль, когда ее сестра Дафна приехала к ней в Шотландию погостить, прихватив с собой всех четверых своих детей. Франческа и представить себе не могла, как сильно четверо ребятишек могут преобразить дом. Дети Гастингсов изменили саму суть Килмартина, вернули в него жизнь и смех, которых, как поняла вдруг Франческа, здесь, увы, так не хватало многие годы.
А потом они уехали, и в доме снова стало тихо, но это была не мирная тишина.
Просто тишина пустоты.
И с этого момента Франческа стала другой. Она видела няньку с коляской, и сердце ее сжимала печаль. На глаза ей попадался кролик, скачущий по полю, и она не могла удержаться от мысли, что хорошо бы сейчас показать зверька какому-то малышу.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98