И в этом ты заблуждаешься: будешь верить, что съешь что-нибудь мягонькое, а обломаешь себе зубки.— Вы должно быть, много страдали, дядя, раз пришли к таким выводам!— Нет… просто я умираю с голоду! — признался генерал.— Монсир генераль! Ушин потан! — отворив дверь, доложил Франц и улыбнулся, как может улыбаться австрийский капрал, лишенный креста и нашивок.— Ну, пойдем! — пригласил генерал, беря под руку племянника, — продолжим беседу за ужином; может быть, тогда я увижу мир в других красках… Черт побери! Как я понимаю тех, кто делает революцию под тем предлогом, что они хотят есть! VI. ГЛАВА, В КОТОРОЙ ДЯДЯ И ПЛЕМЯННИК ПРОДОЛЖАЮТ В СТОЛОВОЙ РАЗГОВОР, НАЧАТЫЙ В ГОСТИНОЙ Дядя и племянник вошли в столовую под руку. Генерал тяжело повис на руке Петруса, словно совсем обессилел. Он опустился в кресло, на свое обычное место, и знаком пригласил племянника сесть напротив.Генерал молча съел две тарелки ракового супу; суп был очень хорош: повар был мастер своего дела. Потом генерал налил себе рюмку мадеры, выпил, смакуя каждый глоток, налил еще и передал бутылку племяннику, приглашая последовать его примеру.Петрус налил себе мадеры и выпил не задумываясь, что, видимо, возмутило дядюшку, привыкшего относиться к трапезе самым серьезным образом, почти с благоговением.— Франц! — крикнул генерал. — Подайте господинуПетрусу бутылку марсалы: он не отличит ее от настоящей мадеры.Так он понизил Петруса в звании знатока вин, как до этого понизил Франца в звании капрала.Петрус встретил катастрофу с полнейшим смирением.Гнев генерала постепенно переходил в презрение.Однако дядюшка решил испытать Петруса еще раз. Франц только что подал генералу бутылку в меру подогретого олафита. Генерал налил себе рюмку, отхлебнул с видом знатока, прищелкнул языком и сказал племяннику:— Давай свою рюмку.Петрус в задумчивости протянул рюмку для обычного столового вина.— Другую! Тонкого стекла, несчастный! — вскипел генерал.Петрус протянул рюмку из тонкого стекла, изящной формы и на удивление прозрачную.Когда генерал наполнил рюмку, Петрус поставил ее перед тарелкой.— Да пей же немедленно! — возмутился генерал. Петрусу и в голову не пришло, что вино может остыть или потерять аромат; он решил, что дядя беспокоится по одной причине: племянник ест не запивая. Итак, гастрономическую тонкость он сводил к уровню простой меры гигиены! Повинуясь дядюшке и чувствуя, что перец, которым был приправлен карри по-индийски, так и горит у него во рту, он перелил вино из рюмки в бокал, долил его холодной водой и выпил залпом.— А-а, злодей! — взревел генерал.— В чем дело, дядюшка? — чуть не испугался Петрус.— Если бы твой корсар-отец не промышлял разбоем исключительно в Ла-Манше, я бы подумал, что он привез из Кейптауна груз констанцского вина или с черноморского побережья — полные трюмы токайского и ты был выкормлен из соски нектаром!— Почему вы так думаете?— А что я должен думать, несчастный?! Я наливаю тебе в рюмку прекрасного олафита, того самого, что был заложен в погреб Тюильрийского дворца в тысяча восемьсот двенадцатом, в год кометы; вино из моего собственного погреба по двенадцать франков за бутылку, поданное же в меру подогретым, оно цены не имеет, а ты его пьешь разбавленным водой! Франц, попытайся раздобыть сюренского и напои им моего племянника.Потом с невыразимой грустью он прибавил:— Франц, хорошенько запомни следующее: человек пьет, а животное напивается.— Простите меня, дядя, — сказал Петрус, — я задумался.— Очень вежливо с твоей стороны говорить мне об этом!— Это не просто вежливость, это галантность. Я был рассеян, потому что у меня из головы не шел наш недавний разговор.— Льстец! — бросил генерал.— Нет, слово чести, дядюшка!.. Так на чем вы остановились?— Понятия не имею. Знаю только, что я был чертовски голоден и потому мог наговорить глупостей.— Вы сказали, что я напрасно избегаю светского общества.— А-а, да, да… потому что, как ты сам понимаешь, мой мальчик, индивиду всегда нужно общество, то есть общая масса, тогда как общей массе, иными словами — обществу, индивиды не нужны.— Эта истина бесспорна, дядя.— Ну и что? Только бесспорные истины и оспариваются с остервенением. Пример тому — Колумб, у которого оспаривали существование Америки; Галилей, у которого оспаривали вращение Земли; Гарвей, у которого оспаривали циркуляцию крови; Дженнер, у которого оспаривали эффективность его вакцины, и Фултон, у которого оспаривали мощность пара.— Вы удивительный человек, дядя! — воскликнул Петрус, восхищаясь красноречием ученого старика.— Спасибо, мой мальчик! Так вот я тебе говорил — или не говорил, впрочем, это не имеет значения, скажу теперь, — что я тебя представил госпоже Лидии де Маранд, одной из самых юных, хорошеньких и влиятельных женщин нашего времени. Ты у нее, естественно, был в день представления, потом, неделю спустя, оставил свою карточку и больше не появлялся. У нее собирается высший свет…— Ах, дядя, скажите лучше низший: она, словно министр в своей гостиной, принимает всех подряд.— Дорогой племянник! Я довольно долго говорил о тебе с госпожой де Маранд: ей понравилось твое лицо, но манеры не произвели на нее впечатления.— Хотите, я вам дам представление о вкусах госпожи де Маранд?— Пожалуйста.— Ее муж купил «Локусту» Сигалона, настоящий шедевр: она не успокоилась, пока не вернула картину автору под тем предлогом, что ей неприятен сюжет.— Он в самом деле малоприятен.— Как будто «Святой Варфоломей» Эспаньоле — веселая штука!— А я бы не хотел, чтобы «Святой Варфоломей» Эспаньоле висел у меня в столовой!— Знаете, дядюшка, вы сначала попробуйте ее купить, а потом можете отдать мне.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38