— с насмешкой в голосе произнесла она, взяла свою корзинку, неторопливо поднялась, с достоинством прошествовала к лестнице в центре комнаты и, обернувшись, бросила: — Пожалуй, я закончу работу в своих покоях. — Но никто не отозвался.
— Она такая язва, Грейс. Не слушай ее, — проговорил Эдмунд, наблюдая, как удаляется его жена.
— Она права.
Эдмунд покачал головой и слегка покраснел.
— Посмотри на себя! — воскликнул он. — Ты такая светленькая! А если еще и отец будет вроде этого Кортни, то, уверяю тебя, Грейс, никому и в голову не придет, что кровь ребенка подпорчена.
Подпорчена. Грейс сжала зубы.
А отец продолжал, не заметив, что оскорбил ее.
— На семь восьмых белый! А твои внуки будут белыми на пятнадцать шестнадцатых! Да никто ничего не заподозрит! Грейс, сделай это ради меня! Ведь я твой отец, ты должна быть мне благодарна!
Вот всегда у них так. Грейс сложила на груди руки и в упор посмотрела на отца.
— И что ты станешь делать, если я не расплачусь должным образом за твое благородство? За то, что по доброте ты признал меня своей дочерью?
— Я знаю, чего ты хочешь! Ты хочешь вынудить меня сказать, что тогда я тебя продам! Хочешь сделать вид, будто я тебя не люблю, будто ты нужна мне только ради внуков! Если бы это было так, дорогая, можешь не сомневаться, что ты была бы уже либо замужем, либо продана в рабство! — Внезапно он смягчился. — Грейс, я хочу, чтобы ты была счастлива. А этот Кортни… Ты же сама слышала, что он говорил. Ему, как и тебе, рабство не по душе. Вот и Мату он тоже нравится, ведь так, Мату?
Мату давно уже бросила возиться с запутанной вышивкой. Она взяла Грейс за руку и кивнула.
— Значит, тебе вдруг пришло в голову, что я должна выйти замуж? — спросила девушка.
Мату снова кивнула головой, затем раскрыла ладонь, покачала ею и показала себе на голову.
— Считаешь, я должна все обдумать? — перевела ее жест Грейс. И опять Мату кивнула
Эдмунд фыркнул.
— Где ей меня слушать, — проворчал он. — Я ведь всего-навсего отец. Уговори ее, Мату, ладно?
— Она не может говорить, папа, — обвиняющим тоном произнесла Грейс, но Эдмунд не обратил внимания.
— Еще как может! Иногда громче, чем все мы, вместе взятые. Ладно, меня ждет работа. Думаю, вам есть о чем поговорить наедине.
Он вышел из комнаты, а Грейс обернулась к своей служанке:
— Мы ведь всегда с тобой соглашались на этот счет, Мату! Мне нельзя выходить замуж. Это опасно для меня и для детей, которые у меня могут появиться. Неужели ты хочешь, чтобы я рожала рабов?
Мату покачала головой. Одной рукой она, словно наручником, крепко обхватила запястье другой, потом разжала пальцы и развела руки, подчеркивая этим жестом освобождение.
— Ты про свободу? — спросила Грейс.
Мату ритмично замахала руками вверх-вниз, имитируя качающуюся на волнах лодку. Потом стала изображать мытье пола и возню с канатом. И снова повторила жест, означающий у нее свободу.
— Негры на его корабле? — спросила Грейс. — Свободные? — Мату кивком подтвердила ее догадку. — Не иметь рабов и жениться на рабыне — разные вещи.
Мату заворчала и легонько шлепнула Грейс по лбу. Она указала на голову Грейс, потом на свою, энергично замотала ею и опять изобразила жестом наручники, но на этот раз без освобождения.
— Да, я знаю. Я не рабыня, но…
Мату снова шлепнула девушку по лбу, ткнула пальцем в свою голову, затрясла ею.
— Я не знаю? Снова наручники.
— Я не знаю рабства?
Мату сложила на груди руки и подняла подбородок. Каждая мышца ее тела как будто кричала: именно так!
Убедившись, что ее мысль дошла до девушки, Мату вышла и через задний двор направилась к кухне. Грейс же осталась наедине с перепутанным клубком цветных ниток и кое-как начатой вышивкой.
Глава 2
Джайлз поднялся из-за крепкого дубового стола, уставленного тарелками, и начал убирать посуду. После месячного плавания так хорошо было поесть домашней пищи в доме у Куперов на окраине Бостона! Вот странно, он никогда не думал, что будет скучать по теплу домашнего очага. В конце концов, никакого дома в полном смысле этого слова у него не было с тех пор, как в юности он ушел в море. Но после того, как Джефф и Фейт поженились, нет, после того, как его, Джайлза, выбрали крестным отцом для их сына, он вдруг начал ценить каждую минуту, которую удавалось провести в уютной домашней обстановке. И он радовался, что познакомился с родителями Фейт, что его всегда радушно принимают в их доме, когда ему случается попасть в Новую Англию.
— Нет, нет! — воскликнула Найоми Купер, качая головой в белом чепце. — Вы — наш гость! — Она взяла у него из рук блюдо и махнула рукой, чтобы он снова сел.
Джонатан Купер, расположившийся рядом с Джайлзом, весело усмехнулся:
— Она хочет, чтобы вы продолжали рассказывать. Наверняка вы упустили какую-нибудь крошечную подробность о нашем внуке.
— Про Фейт и Джеффа мне тоже хочется послушать! — возразила Найоми.
Сыновья Куперов — четырнадцатилетний Исайя и девятилетний Давид — принялись убирать со стола и мыть посуду, на ходу споря, что кому делать. Взрослые переместились из обеденного угла комнаты в ту часть, которая служила гостиной. В огромном камине весело полыхал огонь, и все трое чудесно разместились вокруг него в простых, но удобных креслах.
— Я рассказал вам все, что только мог, — шутливо пожаловался Джайлз. — У Фейт и маленького Джонатана все отлично. Бизнес Джеффа процветает.
— Да-а-а, — согласился Джонатан, — второй корабль. Это хороший знак. Сразу видно, что дело прибыльное.
Джайлз улыбнулся. Отец Фейт был пуританином до мозга костей. Вот и сейчас он уже в пятый раз за вечер спросил:
— Так вы абсолютно уверены, что она придерживается нашей веры?
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102