На скулах Энди заиграли желваки.
– Да, потом. Патологоанатом думает, он разрезал ей живот примерно через минуту или две после наступления клинической смерти. Но ребенок был еще жив.
Дженнифер, не ожидавшая ничего подобного, почувствовала подкатившую к горлу дурноту.
– О господи!..
– Думаю, тебя не нужно предупреждать, что пресса об этом знать не должна, – холодно добавил Энди. – Иначе журналисты живо переименуют нашего Окулиста в Гинеколога, а нам и без этого неприятностей хватает.
– А Томас Митчелл знает?
– Нет, он ничего не знает, и если Драммонд согласится меня выслушать – никогда не узнает.
Дженнифер снова посмотрела на протокол, который держала в руках.
– Слушай, Энди, может быть, мы все-таки чего-то не учли, не заметили?
– Насколько мне известно, мы сделали все, что могли, но у нас нет ни улик, ни свидетелей, ни даже примерного описания преступника. Единственная ниточка, которая у нас есть, – это преступления тридцать четвертого года, которые раскопали вы со Скоттом.
– Какая же это ниточка! – вздохнула Дженнифер. – Несколько набросков и фотоснимков женщин, убитых неизвестным преступником шестьдесят пять лет назад, – вот и все, что у нас есть. Да, теперь мы знаем, что Окулист ищет похожих женщин, но нам это ничего не дает.
Энди хотел еще что-то сказать, но на столе зазвонил телефон, и он взял трубку.
– Детектив Бреннер… – Некоторое время он слушал, рассеянно следя за Дженнифер, которая продолжала листать протокол, потом сказал:
– О'кей, скажите ему, что я сейчас буду.
Когда он повесил трубку, Дженнифер спросила:
– Люк?
Энди поднялся, тяжело опираясь о стол руками.
– Да, черт его дери.
– Он по-прежнему не хочет обратиться в ФБР?
– Драммонд не станет просить помощи, пока не завязнет по самые уши. – Энди вздохнул. – Честно говоря, я уже почти готов обратиться к начальнику городской полиции через голову лейтенанта. В крайнем случае можно попросить о помощи друзей Джона, официально или неофициально, это уж как выйдет.
Дженнифер покачала головой:
– Не делай этого. Мы с тобой прекрасно знаем, что Драммонд никогда тебе этого не простит. А он может испортить тебе всю карьеру, если захочет.
– А если мне наплевать на карьеру?
Дженнифер улыбнулась.
– Тебе не наплевать, Энди. И нам, твоим друзьям, это тоже не все равно. Я говорю это на случай, если ты не знал, как мы тебя любим и ценим, – уточнила она. – Нет, Энди, ты нам нужен, и нужен именно на этом месте, в твоем нынешнем качестве старшего детектива, руководителя следственной бригады. В чем я с тобой совершенно согласна, это в том, что необходим решительный прорыв. Почему Окулист начал убивать свои жертвы, я знаю и без объяснений психолога. Этот подонок – я имею в виду, разумеется, преступника – будет теперь действовать еще более жестоко и нагло, чем раньше, убедившись в своей безнаказанности. И наша задача – остановить его любой ценой. Да, Драммонд нам мешает, но открытое столкновение с лейтенантом ни к чему хорошему все равно не приведет. Скажи, нельзя ли как-нибудь обойти Люка или нажать на него, но так, чтобы самим не подставить головы под топор?
– Не знаю, наверное, способ есть, но, по совести говоря, сознавать, что мы оказались не способны справиться с этим делом без посторонней помощи, не особенно приятно.
– Разве не так же думает и Драммонд?
Энди уставился на нее.
– Да, ты права, – выговорил он наконец. – Самолюбие самолюбием, но дело от этого не должно страдать.
– Я уверена, Джон сможет нам помочь. – Дженнифер улыбнулась. – И Мэгги тоже. Во всяком случае, шеф городской полиции очень ее уважает и ценит. Не знаю, будут ли нам полезны эти два федеральных агента, которых пригласил Джон. Но если верить его словам, у них обоих за плечами немало сложных дел.
Дженнифер справедливо считала, что три искалеченные и три убитые женщины слишком высокая цена за чье-то самолюбие.
В глубине души Мэгги была уверена, что разговаривать с Холлис Темплтон именно сегодня не стоит. Вчерашний день был необыкновенно тяжелым. Сегодня она тоже почти не отдыхала. Да и разговор с Джоном потребовал от нее слишком большой выдержки и душевного напряжения. Она чувствовала себя выжатой как лимон. «Морально на четвереньках» – так называла Мэгги подобное состояние.
И все же не приехать она не могла.
Услышав, что она вошла, Холлис, сидевшая в кресле у окна, сказала:
– Сиделки на меня сердятся. Им хотелось бы, чтобы я больше лежала в постели, но я не могу… Мне трудно даже раздеться.
– Почему? – спросила Мэгги, опускаясь на стул возле кровати и открывая на чистой странице свой альбом для зарисовок.
– Наверное, потому, что пока я одета, я не чувствую себя такой беззащитной, – объяснила Холлис спокойно, но пальцы ее, сжимавшие поручни кресла, побелели от напряжения. – Кроме того, меня уже тошнит от этой койки.
– Я тебя понимаю, – сказала Мэгги. – Тебе, наверное, до смерти надоело валяться в больнице. Ты случайно не знаешь, когда тебя отпустят домой?
– Пока нет, – сказала Холлис. – Врачи разговаривали об этом в коридоре; дверь была закрыта, но я все равно слышала каждое слово. – Лицо ее дрогнуло в улыбке. – Повязку снимут уже в четверг, но когда меня выпишут, они, к сожалению, не говорили. Я думаю, все будет зависеть от результатов операции. Если я снова смогу видеть, задерживать меня они не станут. Если же нет…
– Понятно, – быстро произнесла Мэгги.
Она действительно догадывалась, что хотела сказать Холлис. Если та останется незрячей, особенно после того, как операция укрепила ее надежды вернуться к полноценной жизни, ей необходима будет серьезная медицинская и психологическая помощь.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117