Не надо перебарщивать – ругать и разоблачать Маринова. Только осторожно вспомнить про неясное. Ведь не все же было ладно?
– Толя, опомнись! Чему ты учишь меня?
– Ирочка, я учу тебя жить! Я сам толкнул тебя в это болото и должен вытащить. Ведь ты не безразличный для меня человек! Перед нами вся жизнь, долгая жизнь вместе! И я надеюсь, что скоро, совсем скоро (резкий голос Толи смягчился, стал задушевно-бархатным) мы решим никогда не расставаться…
Вот и сказаны те заветные слова, которые Ирина ожидала так долго. Правда, было это не в палисаднике, а на лестничной площадке, и душистый табак не цвел на клумбах – там лежали подтаявшие, грязные от копоти сугробы.
Толя притянул к себе Ирину. Она отвернулась.
– Я не хочу быть с тобой! – сказала она со слезами в голосе. – Ты нехороший человек, нехороший!..
Закрыв лицо руками, она бросилась вверх по лестнице. Толя слышал, как стучали каблучки по ступенькам часто-часто, как хлопнула на четвертом этаже дверь. Толя недоумевал. Он был уверен в успехе, ожидал, что Ирина обрадуется, бросится на шею. И вдруг на тебе: «Не хочу быть с тобой!»
И он вышел на улицу, скорее озадаченный, чем опечаленный.
5
Ирина принимала жизнь очень серьезно. Первое разочарование в первой любви показалось ей полным крушением. Сначала она разуверилась в людях вообще, потом сделала исключение для Маринова и Геннадия Аристарховича, когда он поддержал экспедицию. Со всей решительностью Ирина вырвала из сердца неудачную любовь. Толе было сказано: «Не звони, не приходи, не показывайся». Он ничего не понимал, был взбешен, подавлен. Теперь Ирина показалась ему во сто крат привлекательнее, он был вне себя от неудачи. По телефону умолял о свидании, с шести вечера до полуночи дежурил у подъезда. Потушив свет в комнате, как будто ее дома нет, Ирина, кусая губы, смотрела на него через стекло. Сердце ныло нестерпимо – не от любви, от горечи. Не было любимого – умницы, талантливого, немного легкомысленного, которого она надеялась исправить. Был ловкач, тянувший ее за собой.
Со временем рана перестала кровоточить, затянулась, но в груди осталась ничем не заполненная пустота. Ирина считала, что личная жизнь у нее кончена. И не кривила душой, говоря, что она не способна любить. Она совершенно искренне верила в это.
Обо мне она думала: «Он терпеливый, выдержанный, и с ним спокойно. Он не хватает звезд с неба (хорошо, что я этого не знал), он не блещет талантами, как Толя, не выступает с трибуны… Он человек простой и без претензии. И это к лучшему. По крайней мере, сердце останется спокойным».
Но Ирина ошиблась: у меня не так много терпения, и нельзя сказать, что я без претензий. Я вообще не люблю людей без претензий, на все согласных, ко всему безразличных. Я требовал полного счастья, и немедленно. И Ирина испугалась. «И он такой же, как Толя», – думала она.
К сожалению, все это я понял уже в начале августа, когда, рассказывая о мытарствах Маринова, Ирина поведала и о своих отношениях с Толей. Я ругал себя чурбаном, тумбой, неуклюжим Топтыгиным. Увы, оплошность сделана, время упущено! «И он такой же, как Толя», – вот что Ирина думает обо мне.

ГЛАВА ЧЕТВЕРТАЯ
1
Есть два пути к похвалам и наградам: путь первый – заслужить, путь второй – создать впечатление, что ты заслуживаешь.
Толя всю жизнь предпочитал вторую дорогу. Он создавал только радужные мыльные пузыри, плавал в зыбком мире намеков, к месту сказанных слов, настроений и слабостей. Мало того: он полагал, что и все другие заслуженные люди идут вторым путем – создают впечатление, – и с этой позиции хотел угодить шефу.
Как он рассуждал? Шеф – автор учебника. Всякое новшество ему неприятно: приходится переделывать главы, признавать ошибки, а это производит плохое впечатление. Поэтому шефу понравится, если Маринова разгромят. Все равно как – хотя бы создадут впечатление, что он морально нестойкий.
Но Толя не угадал: академик Вязьмин не создавал впечатление, он заслужил свое звание. Он был трудолюбив, усидчив и терпелив до предела. За каждой строчкой у него стояли десятки книг, сотни статей и сотни пройденных километров. Шеф вообще не верил во вдохновение, ценил только труд… И способным, лучшим своим ученикам создавал добавочные трудности, считая, что их нужно школить, закалять, ругать ругательски, а бездарным никакая ругань не поможет.
Конечно, шефу не хотелось переписывать главы учебника. Но он знал: учебник волей-неволей переписывать надо каждый год. Прав ли Маринов? Академик не знал, сомневался, считал, что еще нет оснований браться за перо. И он послал Маринова за основаниями, за убедительными доказательствами. А самым убедительным была бы практическая польза – нефть.
Но одновременно за доказательствами поехал и Толя. Толе нужно было доказать, что его зря обидели. Он не мыльный пузырь, не флюгер. Маринова он громил не из угодничества, а во имя истины. И истина в том, что никаких ступеней нет, фундамент складчатый.
Толя поехал скрепя сердце. Он не боялся лишений, но считал экспедиции пустой тратой времени, черной работой для дурачков. В поле некому сказать умное слово, никто тебя не услышит, никто не отметит. Из Югры он так и не выехал, полагая, что в областном архиве сделает больше открытий, изучая отчеты местных геологов, чем на какой-нибудь одной таежной речке. И через месяц в его руки попал подходящий отчет: описание фундамента с наклонными сланцами – явная складка.
Толя был в восторге. Он возвращался в Москву реабилитированный. На областной конференции он выступил с докладом о вредной теории Маринова. Столкновение было неизбежно. И Маринов вылетел в Югру… навстречу роковому порогу.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83