Я была вся грязная, и волосы у меня растрепались, и спала я в какой-то хибаре, под грубым армейским одеялом, и вставала в пять утра, и нигде не было приличного места, чтобы облегчиться, не говоря уже о душе, и нам с Хьюбертом нечего было сказать друг другу. Вот тогда я и открыла пузырек с таблетками и вытряхнула одну на ладонь. Она была маленькая, белая, овальная. Я проглотила ее, потом еще одну.
Мне сразу же стало лучше. И мне еще долго было хорошо, даже когда мы проехали двадцать миль под дождем до третьесортного бара, который Хьюберт нашел в дорожном справочнике. Он танцевал с официанткой с жирными волосами и обвислой грудью (ей было всего двадцать пять), а я прикончила полдюжины «Маргарит». Но даже тогда меня переполняло нерушимое благодушие.
Хьюберт был убежден, что принял верное решение, попросив меня выйти за него замуж.
А разве не для этого все и делается?

– Белую или желтую? – спрашивает Дайана.
Я очнулась:
– Что?
И мы хохочем, потому что обе уже навеселе.
– Санакс, таблетки, – поясняет она.
– Голубую, – говорю я, – желтые – для «голубых».
– Я и не знала, что бывают голубые, – говорит она, закрывает лицо руками и смеется. – Эй, знаешь, я ведь ела собачий корм. И Нормана заставляла есть собачий корм. Если подумать, я много чего заставляла его делать.
– Только не плачь снова, – прошу я.
– О Боже милосердный, Норман, Норман, – причитает она, – ну почему ты должен был уйти, умереть, оставив мне сто двадцать три миллиона долларов?
– Действительно, почему? – спрашиваю я.
Нам нужно в туалет, мы карабкаемся по лестнице, и, конечно, Джульетта – «малютка из Вермонта» – тащится за нами. Бросив взгляд в зеркало, Дайана кидается обратно, крича:
– Мне нужно накраситься!
И тут в дверь проникает Джульетта. Она шепчет: «Привет», и никто не успевает и глазом моргнуть, как Дайана хватает сумочку Джульетты (от Прады) и переворачивает вверх дном. Оттуда сыплется куча косметики фирмы «Мок», «маленький» «Тампакс», щетка с уймой застрявших волос и презерватив.
– Джульетта, – говорю я, – ты совсем не пользуешься косметикой «Элли».
– А я пользуюсь, – заявляет Дайана, небрежно размазывая на губах помаду, – и посмотри-ка на меня – я превратилась из закоренелой наркоманки в знатную даму. И знаешь что? Ты тоже сможешь.
– Сесилия, – смиренно спрашивает Джульетта, – вы ведь придете на мою свадьбу?
– Я бы не хотела это пропустить, – говорю я, – хотя мы едва знакомы.
– Но разве не это самое замечательное в Нью-Йорке? Это не имеет значения, – лопочет Джульетта, – я хочу сказать, все…
– Я собираюсь покорить этот город. Точно так, как покорила Лос-Анджелес, – говорит Дайана.
– Вы ведь тоже придете? – обращается Джульетта к Дайане.
– Спроси у моего агента, – отвечает та.
– У меня тоже есть агент, – хвастается Джульетта, – Д.У.
– Так пусть твой агент позвонит моему агенту. Они и разрулят ситуацию.
С этими словами мы покидаем туалет и Джульетту, вытирающую салфеткой помаду с мобильника.

* * *

Телефон звонит, когда я прохожу через дверь верхнего этажа, и я абсолютно уверена, что это Дайана.
– Привет, мой сладкий, – говорит она, – так я обычно называла Нормана – «мой сладкий».
– А, привет, – отвечаю я, – привет, Норман.
– Тебе одиноко, Сесилия? Я спрашиваю, потому что мне – да. Мне очень одиноко.
– Наверное, да, мне одиноко, – признаюсь я.
– Но мы больше не будем одиноки. Мы будем лучшими подругами.
– Это точно, – говорю я. Действие шампанского понемногу проходит.
– Эй, а ты не хочешь прошвырнуться? Может, сходим завтра по магазинам? У меня все еще есть лимузин и водитель. О черт, у меня всегда будет лимузин и водитель. Я иногда забываю, понимаешь?
У моего мужа есть любовница. Это Констанция.
– Эй, Дайана, – говорю я, глядя через окно на автобус со Среднего Запада, который доставил на Принс-стрит гогочущих туристов, – это правда, что говорят? То, что ты убила своего мужа?
Пауза, потом Дайана издает короткий смешок:
– Ну, пусть уж это останется моей тайной. Если я этого не делала, то должна была сделать, ведь правда?
– Правда?
– Ну… я знаю, как это можно сделать. Если тебе это нужно. И пойми кое-что: это намного дешевле, чем развод. – Она смеется и вешает трубку.

VI

Я уеду.
Я сижу в кабинете доктора П., смотрю, как ветер, долетающий с Пятой авеню, колышет несвежие шифоновые занавески, и думаю о яхтах и кинозвездах в атласных платьях, и коробках для шляп от Луи Вюиттона – одну такую я купила на случай поездки, хотя самой-то шляпы у меня нет, – и тут доктор П. вдруг прерывает поток моих мыслей одним-единственным словом:
– Ну-с?
– Через эти окна легко заглянуть внутрь, – замечаю я.
Он откладывает в сторону стопку желтых карточек и смотрит в окно.
– А это так важно? Вы приходите сюда вот уже около полутора лет, Сесилия, но никогда прежде этого не говорили.
Вот так же я не говорила, что Хьюберт путается с Констанцией. До прошлой недели. Сразу после того, как я сказала Хьюберту, что еду на Каннский кинофестиваль с Дайаной.
– Может, у меня начинается мания преследования? – как бы шутя бросаю я.
– У вас уже есть мания преследования. – Доктор П. смотрит на свои карточки. – Все мы знаем, что поэтому вы и здесь.
– Мы? Кто это «мы»? Это что, заговор, да?
– Я, ваш муж, пресса или, я бы сказал, средства массовой информации, а еще, может быть, этот Д.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94