Я думал, что отец Монтень – единственный человек в мире, которому позволили три раза подряд вылить на голову босса воды из священного сосуда без ощутимых последствий для здоровья. Он проделывал это с видимым удовольствием, не жалея воды, а мистер Шульц фыркал и тряс головой, глаза его покраснели, а волосы растрепались и намокли, как после купания.
А последнее, что я помню из того незабываемого дня – это присутствие рядом очаровательной и таинственной мисс Престон. Она становилась тем более невинной в моих глазах, чем более в плотских тонах я мыслил о ней. Она казалось, просто пила музыку органа, похожая на богобоязненную и чистую в помыслах монахиню, напоминая мне даже скульптуры святых дев на стенах собора. Даже то, что в моем крутящемся мире представлений о ней, ее явное неприятие моего присутствия рядом, подтверждало наше с ней секретное согласие на это, вздымало в моем сердце теплую волну. Я уже понимал, что более обманывать себя не могу – я ее просто обожаю, я могу отдать свое будущее за ее спасение. И в этот момент, когда орган медленно стал затихать эхом в дальних углах собора, когда хор вытягивал самую высокую ноту в молитве, она подняла руку в белой перчатке ко рту и тихо зевнула.

ЧАСТЬ ТРЕТЬЯ
Пятнадцатая глава
Суд приближался. Я прекратил стрелять из пистолета, стал бегать по поручениям Дикси Дэвиса, чей офис переместился на шестой этаж нашего отеля. Однажды утром я должен был доставить письмо от него судебному клерку. Доставив, я вышел из здания суда и остановился, взглянул через окна на комнаты заседаний. Они были пусты. Никто мне не запрещал заходить в них, поэтому я зашел в ту, что была под номером 1.
Тихое, безмолвное место, полная противоположность полицейскому участку. Стены, обитые деревом, большие окна, открытые ветру, светильники-глобусы на цепях, свисающих с потолка. Все необходимое для работы судей, прокурора, адвоката, судебных исполнителей, жюри присяжных и публики. В помещении стояла полная тишина. Я слышал как тикают настенные часы над лавкой для обвиняемого. Мне показалось, что зал заполнен ждущими людьми и что за их ожиданием притаилось безграничное терпение. Я понял, что у закона есть способность пророчества.
А вдруг решение жюри присяжных будет – «Виновен!»? Полицейские выводят мистера Шульца, а вся банда встает со своих мест и смотрит. Его последняя, близкая к инфаркту, бессмысленная ярость. Мой взгляд, на его сущность убийцы
– раз, и захлопнута дверь в перекрестье решеток на задней дверце полицейской «Черной Марии». Мне сразу поплохело.
К портрету мистера Шульца надо добавить вот еще что: куда бы он ни отправлялся, всюду он создавал себе проблемы – измышления об измене. Они выходили из него посезонно, порождались не чем-нибудь, а прямо его натурой, каждая измена была логична и обоснована, все разные, но у всех одно и то же продолжение – он принимался убивать. И не то, чтобы я этого не знал. Каждый вечер я спускался на элеваторе вниз и сидел за ужином среди семьи Шульца – страдая от двух противоположностей: любви и страха. Трудно сказать, чего было больше.
За два дня до суда появился человек по имени Жюли Мартин. Его знали все, кроме меня. Здоровенного роста, вдвое выше чем мистер Шульц или Дикси Дэвис. При разговоре его щеки тряслись, ходил он с тростью. Глазки у него были маленькие и непонятного цвета, щеки небритые. Голос его был грубым, низким, ниже чем у босса, воспитания не было никакого, черные волосы курчавились сзади на шее, а ногти были черные, будто он целыми днями возился с автомобилем.
Дрю Престон извинилась и ушла сразу же при появлении этого мужлана, я спокойно вздохнул. Мистер Мартин был ходячей притчей во языцех. Шульц относился к нему с сардонической вежливостью и называл его: «Мистер Президент!» Я сразу не понял почему. Уже потом вспомнил о неприятностях с ассоциацией ресторанных владельцев Манхэттэна. Жюли Мартин был председателем ассоциации, потому и ее президентом, и, поскольку, практически все классные заведения центра были представлены в ней, то он обладал влиянием. Разумеется, он лично не швырял через окно ресторана мешки с дерьмом, когда владелец по той или иной причине уклонялся от вступления в ассоциацию, но почему его ногти были так грязны, или почему его стрижка не была соответствующей или хотя бы аккуратной, я не понимал. И еще почему-то он вовсе не уважительно относился к нашему боссу.
Если не зацикливаться умственно на таких методах воздействия на несговорчивых, как мешки с дерьмом, рестораны были золотой жилой. Но невидимой, даже политика была заметней. Пока посетители поглощали свое жаркое в ресторанах, или пока они пили свои кофе, или пока они делали что-то еще связанное с насыщением желудков, бизнес шел незаметно и постоянно и всегда связан он был с людьми, которые никогда при посещении любых заведений не были голодны.
Мистер Шульц рассказывал новому гостю о вступлении в святую католическую церковь и хвастался именем крестного отца, присутствовавшего на церемонии. Для Жюли любое имя было пустым звуком. Он был прост и груб и вел себя так, будто у него есть дела поважнее, чем то, о котором ему поведал Шульц. На столе стояла бутылка виски, он наливал себе по пол-бокала и пил содержимое как воду. Один раз он уронил вилку на пол, и тут же закричал на весь зал, обращаясь к официантке, спешившей унести в мойку полный поднос грязной посуды. Бедная девочка едва не выронила поднос. Мистер Шульц был в восторге от этой девахи, она относилась к тому типу дурех, которым даже щедрые чаевые или поощрительный разговор постоянного клиента не могли внушить уверенность в том, что вечер на работе – это не опасность для их жизни.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108