“Эти люди – сумасшедшие”.Прежде чем написать это предложение, я немало потрудился. Я перебрал всевозможные синонимы и эвфемизмы. Я испробовал всевозможные прилагательные и определения. Я подумывал о том, чтобы украсить отчет отборными и эффектными непристойностями, но в конце концов пришел к выводу, что самое простое решение – самое лучшее. Линсейд смотрел на эту единственную фразу несколько дольше, чем на исписанную страницу, которую я вручил ему неделю назад. После чего сказал:– Я должен подумать.Меня это вполне устраивало, поскольку мне было плевать, что он – или кто-то еще – думает.Я отправился в лекционный зал, где пациенты уже расселись кружком. На этот раз у дверей торчали санитары – наверное, предвидя новые беспорядки, – да и Алисия маячила у дальней стены. Кто она? Мой ангел-хранитель, который хочет избавить меня от неприятностей, или соглядатай Линсейда? И вновь мне было наплевать. Я занял единственный свободный стул, пристроил на коленях гору рукописей и оглядел лица больных: вспыльчивые, безучастные, сердитые, враждебные, – быть может, в них крылась истина. Я точно не знал, что мне сказать, но в сути не сомневался, и едва открыл рот, как слова полились сами, – и звучали они на редкость четко и продуманно.– Думаю, вы догадываетесь, – начал я, покачивая пачкой рукописей, – что это полное дерьмо. Вздор. Бессмысленный, никчемный. Вы даром тратили время, когда писали. Я даром тратил время, когда читал. Не знаю, зачем вы это делали – из глубокой психологической потребности или чтобы меня позлить, – но если верно последнее, то вы добились цели. Меня ваше графоманство разозлило. Я не говорю, что ваши работы ничего не раскрывают. Уверен, что раскрывают. Но они не раскрывают ничего такого, чего бы мы уже не знали. Они свидетельствуют о том, что вы все, как бы это сказать… сумасшедшие. Они свидетельствуют о том, что вы – безумные, ненормальные, чокнутые, спятившие, рехнувшиеся, помешавшиеся, сбрендившие, свихнувшиеся, умалишенные, долбанутые, психованные. Они свидетельствуют, что вы психи, маньяки, шизики. Они свидетельствуют, что у вас не все дома, винтиков в голове не хватает, шарики у вас заехали за ролики, что вы больные на всю голову, что вам не хватает одного тома до полного собрания сочинений. И самое главное: если мне придется сидеть в этой хижине неделю за неделей, день за днем и читать ваши сочинения, то, думаю, у меня есть все шансы стать таким же сумасшедшим, как и вы, и эту цену я платить не готов. Поэтому я сделаю вот что: отнесу этот словесный понос к себе в хижину, засуну в печку и сожгу. А потом уеду домой.С этими словами, прихватив рукописи, я вышел из лекционного зала и действительно направился к себе в хижину. На самом деле я не собирался сжигать сочинения больных и не вполне понимал, зачем об этом сказал – ради дешевого театрального эффекта, наверное. Но о том, чтобы уехать домой, я говорил совершенно серьезно. Во всяком случае, оставаться здесь я не собирался. Я швырнул рукописи на пол у печки и довольствовался этим. С меня хватит. Я готов ехать. Вещей у меня не было, так что сборы отменялись. Я оглядел хижину, раздумывая, нельзя ли что-нибудь стянуть в качестве мелкой мести или сувенира. Но не нашел ничего, что хотелось бы взять. Я вышел из хижины, твердо вознамерившись выбраться во внешний мир, но едва хлопнул дверью, как передо мной возникла Алисия.– И это вы называете психологическими методами? – спросила она, и голос ее звучал вовсе не так сердито, как я ждал.– Прошу прощения, Алисия. Когда-нибудь я вам все объясню, но сейчас я должен уйти.– Не думаю, что это выход.Я не понимал, что она имеет в виду. Не собирается же она удержать меня, сославшись на договор? Или каким-нибудь иным, столь же нелепым способом? Например, пригрозив, что санитары вновь посадят меня под замок?– Они все еще там, – сказала она. – Пациенты вас ждут. Они не покинут лекционный зал, пока вы не вернетесь и не поговорите с ними.– Мне нечего им больше сказать.– Да ладно вам. Вы просто златоуст, как только что доказали.– Это не значит, будто мне есть что сказать.– Подумайте кое о чем. – Она поцеловала меня в щеку, взяла за руку и потащила к клинике.Я не понимал, зачем она так делает. Я не видел в этом никакого смысла. Когда я вновь вошел в лекционный зал, все десять пациентов сидели примерно в тех же позах, в каких я их оставил, но, завидев меня, они разразились бурными, восторженными и лишь слегка безумными аплодисментами. Я понятия не имел, чему они аплодируют, и смущение, должно быть, отразилось на моем лице. Байрон, которого, видимо, выбрали официальным представителем, встал и пожал мне руку.– Все было очень хорошо, – сказал он. – Спасибо.– За что вы меня благодарите?– Во-первых, за честность, – сказал Байрон. – Менее цельный человек прочел бы написанный нами вздор и объявил, что все это интересно, многообещающе и даже хорошо. Вы же сказали, что это вздор. Нам понравилось.– Правда? – спросил я.– Да, да. И аналогично – менее цельный человек сказал бы, что наши сочинения свидетельствуют о запутанном, встревоженном и дезориентированном сознании. Вы же честно сказали, что мы просто психи. Это нам понравилось еще больше.– Но почему вам нравится, когда вас называют сумасшедшими?– Потому что мы и есть сумасшедшие. И мы готовы заключить сделку.Я взглянул на Алисию. Имеет право ли Байрон заключать сделки? Многозначительный кивок и улыбка подсказали, что, разумеется, не имеет, но мне все равно следует его выслушать.– Какую сделку?– Ну, прежде всего – и это очевидное условие – вы никуда не уйдете.– Да! – прозвенел голос Реймонда. – Не покидайте наш самолет!
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111