– От нажима ствола спине стало невыносимо больно.
Блэнкеншип едва заметно кивнул.
– Как это понимать? Говори громко!
– Я усек.
– Никаких передовых?
– Никаких передовых, не выступлю ни на чьей стороне. Только не стреляй, пожалуйста.
Рука оторвала его от стены, пустила через черный вход внутрь здания, точно камень, и заперла за ним дверь на ключ.
– Мы проверим газету в четверг и посмотрим, что ты напечатал, понял? И если не хочешь, чтобы тебе вышибли мозги, об этом никому ни слова. – Он стоял ни жив, ни мертв, пока не услышал шум удаляющихся шагов, а чуть позднее – раздавшийся издалека стук захлопываемой дверцы машины. Послышался шум мотора, но вскоре он стих.
Блэнкелшип тяжело повалился в кресло и потянулся к телефону. Постучал по рычагу, чтобы ускорить ответ на станции, потом подумал и положил трубку. Кому он собирается звонить? В полицию? Шерифу? Телефон зазвонил, и он снял трубку.
– Мистер Блэнкеншип, это станция. Вы хотели позвонить? Извините, я давала междугородную.
– Нет, – устало проговорил он. – Я не хочу звонить. Неважно. – И он опять повесил трубку. Да и кому звонить? Бруксу Питерсу? Да разве баптистский проповедник сможет ему помочь? Билли Ли? К кому тот сможет обратиться? Где доказательства? Их нет. Он не узнал ни одного из говоривших по голосу.
Ему стало стыдно от испытанного страха. Почти всю войну он издавал в полевых условиях газету для проходящих основы военной подготовки в Форт-Диксе, штат Нью-Джерси. Там ему никто не угрожал оружием. Он положил локти на стол и опустил голову, как ребенок, спящий в школе за партой.
Во вторник Маршалла Паркера хоронили на кладбище Галилейской баптистской церкви, – сооружения из сборных конструкций, стоящего в Брэйтауне у самой городской черты. Единственными белыми на церемонии были Билли и Патриция, Элоиза, Генри и Кэрри Фаулеры, Брукс Питерс, Том Мадтер и Хью Холмс. Им была выделена отдельная скамья.
Энни Паркер держала себя так же стоически, как в тот момент, когда узнала, что Маршалл мертв. Отец Маршалла Джим Паркер во время богослужения тихо плакал.
Холмс, в свое время побывавший на множестве черных похорон, удивлялся сдержанности членов конгрегации, заполнивших пространство церкви и прилегающего участка. Не было ни рыданий, ни открытого выражения горя. Конгрегацию, казалось, охватило горькое оцепенение.
Билли Ли чувствовал себя так, словно истинным убийцей был именно он.
В четверг, во второй половине дня Патриция Ли ответила на звонок, сняв трубку телефона, только что установленного в новом доме, куда чуть раньше была подведена линия.
– Это миз Ли? – Судя по выговору, звонила белая женщина, причем деревенская.
– Да, у телефона Патриция Ли.
– Сегодня вечером они у вас будут.
– Что? Кто будет?
Голос женщины звучал где-то вдалеке, ей было страшно.
– Я не хочу, чтобы вас тронули. Они собираются все сжечь; они сказали, что собираются все сжечь.
– Что? Что сжечь? Кто говорит?
– Неважно. Я просто хотела предупредить. Не хочу, чтобы кто-то пострадал. – И женщина повесила трубку.
Патриция тоже положила трубку на рычаг и поглядела на часы. Примерно пять тридцать. Билли поехал в Гринвилл переговорить с Бертом Хиллом, потом, по пути домой, он выступит в клубе «Ротари» в Уорм-Спрингс, а потом у кого-то в доме состоится встреча. Об этих встречах он договорился еще до инцидента. Конечно, если она позвонит ему, он все отменит и мигом примчится домой. Но этого она не хотела. Ему надо вести компанию, раз мистер Холмс полагает, что дело висит на волоске. Она вышла из дома, села в машину и отправилась в Делано.
Машину она поставила в проезде у скобяной лавки Мак-Киббона, а сама пошла в магазин. Там она направилась прямо в отдел спортивных товаров. Мак-Киббон закончил обслуживать покупателя и занялся ею.
– Эй, привет, Патриция. Как дела? Ищете удочку?
– У меня все в порядке. А ищу я ружье.
Он подошел к застекленному шкафу с оружием и отворил его.
– Что-нибудь для Билли? Подарок ко дню рождения или что-то еще?
– Что-то еще, причем для меня. Большое спасибо, но Билли терпеть не может оружия.
Мак-Киббон так и уставился на нее через очки.
– Для вас?
– Мак, – рассмеялась она, – я настреляла больше пернатой дичи, чем вы ели горячих обедов. Дайте-ка я взгляну на этот чок двенадцатого калибра.
– На двухстволку? – Он вынул ее со стойки и с сомнением подал ей в руки.
Она переломила ружье, поглядела через стволы, подкинула, прижала к плечу и прицелилась.
– Это предвоенный «браунинг». Мне его продали в прошлом месяце. Он в отличном состоянии, и очень легок.
– Ну, это, конечно, не «Перди», но, думаю, сойдет. Сколько?
– Меньше ста двадцати пяти никак нельзя. Вы сразу выбрали самое лучшее ружье в магазине.
– Подкиньте за эту цену еще пару коробок патронов, и по рукам, – сказала она.
– Что ж, справедливо. Патриция начала выписывать чек.
– Одну коробку дайте с дробью девятого номера, а другую с картечью – «двойной нулевкой».
Мак-Киббон вытащил коробки с патронами на прилавок.
– "Двойная нулевка"? Крупные же птицы попадаются у вас на участке!
– Самые крупные, – проговорила она, беря ружье подмышку и рассовывая патроны, – в белых простынях ч с желтым пузом.
– Что?!
Она задержалась у выхода.
– И еще. Мак, если скажете Билли о моей покупке, я приеду и опробую ружье на вас.
Он шутливо поднял руки в знак того, что сдается.
– Мамочка, не буду! Честное слово, Патриция! Обещаю, как родной маме!
Только после одиннадцати послышался шум подъезжающих машин. Она не слишком-то верила, что они приедут, но была рада, что они приехали. Взбешена она была до безумия.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131 132 133 134 135 136 137 138 139 140 141 142 143 144 145 146 147 148 149 150 151