ТОП авторов и книг ИСКАТЬ КНИГУ В БИБЛИОТЕКЕ
кровь гарандов мешалась с кровью юков и геденов, факбаров, нардаков и ринов. Попадались метисы с примесью венайской, эаксонской, варльской и тиралосской крови. Как бы то ни было, все они, по понятиям унангов, считались неверными, а по словам матери-Маданы — грязными и отвратительными, и потому их нельзя было пускать в караван-сарай — нет-нет, ни за что на свете! Между тем метисы могли быть кем угодно: бродячими торговцами, попрошайками, шлюхами и разбойниками, но они никогда никому не служили и крайне редко попадали в рабство.
И еще все знали: метисам доверять нельзя.
Фаха Эджо схватил за плечо худенького, чумазого, сопливого мальчугана.
— Где мой братец Эли?
Мальчишка непонимающе шмыгнул носом.
— Ну, папаша твой где? — уточнил Фаха Эджо и изобразил руками здоровенное пузо.
Мальчишка весело расхохотался и ткнул пальцем в сторону.
В проходе между домиком-развалюхой и обшарпанной кибиткой сидел на земле, скрестив ноги, двоюродный брат Фахи Эджо (он же — отец сопливого мальчишки). Он покуривал трубку и время от времени лениво глодал кость. У его ног лежала косматая собака с тоскливыми глазами, у которой, быть может, была отнята эта самая кость. За его спиной, у котла с каким-то варевом стояла мать Фахи Эджо и ощипывала тушку убитой чайки. Завидев сына, она ухмыльнулась, обнажив коричневые зубы.
— А-а-а, Фаха приперся! А козы-то, козы как же, а?
Фаха Эджо пропустил ее слова мимо ушей и потрепал брата по плечу.
— Эй!
— Эй-эй!
Братья принялись отвешивать друг другу приятельские тычки. В конце концов Фаха Эджо отскочил в сторону, ухмыльнулся и поманил брата пальцем. Поначалу Эли идти не хотел, но потом, с выражением крайней усталости и скуки на лице, недовольно кряхтя, поднялся на короткие толстые ноги и поковылял следом за братом. В сопровождении собаки и сопливого мальчугана они пробирались между шатрами и кибитками.
Амеде не нравился братец Фахи Эджо. Толстяк не наведывался в деревню вместе с остальными метисами. Он явился один, несколько дней назад, прикатил в обшарпанной ваганской кибитке. В деревне он остановился по пути к Куатани от другой стоянки метисов, располагавшейся далеко на побережье. Эли утверждал, что дело у него срочное, но тем не менее в деревне задержался, соблазненный едой и уютом, если можно было назвать грязный поселок метисов уютным. Эли Оли Али был ленив и вспыльчив, и, похоже, ссориться с ним не следовало. Его младший братец утверждал, что он — важная шишка.
Амеда в это верила с трудом. Чтобы метис был важной шишкой? Толстяк болтал, будто бы ездил за своей сестрой, которую намеревался продать в городе. Девушку он держал взаперти, в кибитке, и ее никто в глаза не видел, но поговаривали, будто бы девушка необыкновенно хороша, намного красивее любой из метисок. Уж если кто мог выручить за нее хорошие деньги, так это Эли Оли Али — по крайней мере, так утверждали сами метисы.
Амедой владело волнение пополам с отвращением. Вчера в какое-то мгновение Фаха Эджо вдруг с жаром объявил, что им хорошо бы бежать в Куатани, отправиться вместе с братцем Эли. Эли их непременно возьмет с собой, обязательно! Но уж если метис-толстяк смеялся над собственным братом, то тем более он бы посмеялся над Амедой. Как-то раз он осклабился, погладил ее руку и поинтересовался, девочка она или мальчик. «Если ты — девочка, — промурлыкал он, — у меня найдется для тебя хо-орошая работенка!»
Посреди ночи, проснувшись в караван-сарае, на жестком матрасе, Амеда услыхала, как со стороны поселка метисов доносятся грубые, визгливые песни. Девочка зажала уши ладонями, ощутила странную, отчаянную беспомощность, и ее щеки жарко зарделись. И все же она согласилась участвовать в последнем — глупом и рискованном — замысле Фахи Эджо.
Они поднялись на вершину утеса. Вокруг вились крикливые чайки — до тех пор, пока толстяк не крикнул: «Кыш!» и не швырнул обглоданную кость вниз с обрыва. Пес обиженно залаял, Эли Оли Али дал ему пинка, и тот устремил обиженный взгляд на сопливого мальчугана.
Фаха Эджо, ухмыляясь, показал брату лампу.
— Ну, что скажешь?
Толстяк, вздохнув, взял из рук Фахи Эджо подношение, повертел в пухлых руках, выпятил нижнюю губу, поскреб усы и небритый подбородок. Физиономия у Эли Оли Али была засаленная, под ногтями чернели полумесяцы грязи.
Наконец он проговорил:
— Этим ты хотел расплатиться за хмельной сок Куа? Пф-ф-ф!
— Пф-ф-ф? — оскорбился Фаха Эджо и принялся расхаживать по утесу, расписывая достоинства лампы. Он был убежден в том, что лампа настолько хороша, что такую не постеснялся бы иметь даже визирь при дворе самого богатого из владык. Разве лампа не отличалась редкостной красотой? Разве она не являла собой шедевр тончайшего мастерства? Разве она не могла украсить собой самый прекрасный дворец, самый священный алтарь? Мудрейший из имамов, держа в руках такую лампу, мог бы возносить хвалы Терону, а принцесса, наследница престола, могла бы принести клятву при вступлении в брак.
Фаха Эджо шагнул к брату и проговорил заговорщицким шепотом:
— Да разве с такой лампой не засияли бы еще ярче красы Доны Белы?
Толстяк разгневался и сердито швырнул лампу. Она, звякнув, ударилась о камни. Эли Оли Али схватил брата за горло:
— Не смей говорить о моей сестрице неуважительно!
Фаха Эджо прохрипел:
— Нет... Нет! Я говорю только о лампе!
— Мусор, а не лампа! — выпалил Эли Оли Али, поддел лампу ногой, и та бы покатилась вниз с обрыва, если бы ее не успел схватить сопливый мальчишка. Расхохотавшись, он принялся выплясывать на каменистом склоне, размахивая лампой, как захваченным в бою трофеем.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131 132 133 134 135 136 137 138 139 140 141 142 143 144 145 146 147 148 149 150 151 152 153 154 155 156 157 158 159 160 161 162 163 164 165 166 167 168 169 170 171 172 173 174 175 176 177 178 179 180 181 182 183 184 185 186 187 188 189 190 191 192 193 194 195 196 197 198 199 200 201 202 203 204 205 206 207 208 209 210 211 212 213 214 215 216 217 218
И еще все знали: метисам доверять нельзя.
Фаха Эджо схватил за плечо худенького, чумазого, сопливого мальчугана.
— Где мой братец Эли?
Мальчишка непонимающе шмыгнул носом.
— Ну, папаша твой где? — уточнил Фаха Эджо и изобразил руками здоровенное пузо.
Мальчишка весело расхохотался и ткнул пальцем в сторону.
В проходе между домиком-развалюхой и обшарпанной кибиткой сидел на земле, скрестив ноги, двоюродный брат Фахи Эджо (он же — отец сопливого мальчишки). Он покуривал трубку и время от времени лениво глодал кость. У его ног лежала косматая собака с тоскливыми глазами, у которой, быть может, была отнята эта самая кость. За его спиной, у котла с каким-то варевом стояла мать Фахи Эджо и ощипывала тушку убитой чайки. Завидев сына, она ухмыльнулась, обнажив коричневые зубы.
— А-а-а, Фаха приперся! А козы-то, козы как же, а?
Фаха Эджо пропустил ее слова мимо ушей и потрепал брата по плечу.
— Эй!
— Эй-эй!
Братья принялись отвешивать друг другу приятельские тычки. В конце концов Фаха Эджо отскочил в сторону, ухмыльнулся и поманил брата пальцем. Поначалу Эли идти не хотел, но потом, с выражением крайней усталости и скуки на лице, недовольно кряхтя, поднялся на короткие толстые ноги и поковылял следом за братом. В сопровождении собаки и сопливого мальчугана они пробирались между шатрами и кибитками.
Амеде не нравился братец Фахи Эджо. Толстяк не наведывался в деревню вместе с остальными метисами. Он явился один, несколько дней назад, прикатил в обшарпанной ваганской кибитке. В деревне он остановился по пути к Куатани от другой стоянки метисов, располагавшейся далеко на побережье. Эли утверждал, что дело у него срочное, но тем не менее в деревне задержался, соблазненный едой и уютом, если можно было назвать грязный поселок метисов уютным. Эли Оли Али был ленив и вспыльчив, и, похоже, ссориться с ним не следовало. Его младший братец утверждал, что он — важная шишка.
Амеда в это верила с трудом. Чтобы метис был важной шишкой? Толстяк болтал, будто бы ездил за своей сестрой, которую намеревался продать в городе. Девушку он держал взаперти, в кибитке, и ее никто в глаза не видел, но поговаривали, будто бы девушка необыкновенно хороша, намного красивее любой из метисок. Уж если кто мог выручить за нее хорошие деньги, так это Эли Оли Али — по крайней мере, так утверждали сами метисы.
Амедой владело волнение пополам с отвращением. Вчера в какое-то мгновение Фаха Эджо вдруг с жаром объявил, что им хорошо бы бежать в Куатани, отправиться вместе с братцем Эли. Эли их непременно возьмет с собой, обязательно! Но уж если метис-толстяк смеялся над собственным братом, то тем более он бы посмеялся над Амедой. Как-то раз он осклабился, погладил ее руку и поинтересовался, девочка она или мальчик. «Если ты — девочка, — промурлыкал он, — у меня найдется для тебя хо-орошая работенка!»
Посреди ночи, проснувшись в караван-сарае, на жестком матрасе, Амеда услыхала, как со стороны поселка метисов доносятся грубые, визгливые песни. Девочка зажала уши ладонями, ощутила странную, отчаянную беспомощность, и ее щеки жарко зарделись. И все же она согласилась участвовать в последнем — глупом и рискованном — замысле Фахи Эджо.
Они поднялись на вершину утеса. Вокруг вились крикливые чайки — до тех пор, пока толстяк не крикнул: «Кыш!» и не швырнул обглоданную кость вниз с обрыва. Пес обиженно залаял, Эли Оли Али дал ему пинка, и тот устремил обиженный взгляд на сопливого мальчугана.
Фаха Эджо, ухмыляясь, показал брату лампу.
— Ну, что скажешь?
Толстяк, вздохнув, взял из рук Фахи Эджо подношение, повертел в пухлых руках, выпятил нижнюю губу, поскреб усы и небритый подбородок. Физиономия у Эли Оли Али была засаленная, под ногтями чернели полумесяцы грязи.
Наконец он проговорил:
— Этим ты хотел расплатиться за хмельной сок Куа? Пф-ф-ф!
— Пф-ф-ф? — оскорбился Фаха Эджо и принялся расхаживать по утесу, расписывая достоинства лампы. Он был убежден в том, что лампа настолько хороша, что такую не постеснялся бы иметь даже визирь при дворе самого богатого из владык. Разве лампа не отличалась редкостной красотой? Разве она не являла собой шедевр тончайшего мастерства? Разве она не могла украсить собой самый прекрасный дворец, самый священный алтарь? Мудрейший из имамов, держа в руках такую лампу, мог бы возносить хвалы Терону, а принцесса, наследница престола, могла бы принести клятву при вступлении в брак.
Фаха Эджо шагнул к брату и проговорил заговорщицким шепотом:
— Да разве с такой лампой не засияли бы еще ярче красы Доны Белы?
Толстяк разгневался и сердито швырнул лампу. Она, звякнув, ударилась о камни. Эли Оли Али схватил брата за горло:
— Не смей говорить о моей сестрице неуважительно!
Фаха Эджо прохрипел:
— Нет... Нет! Я говорю только о лампе!
— Мусор, а не лампа! — выпалил Эли Оли Али, поддел лампу ногой, и та бы покатилась вниз с обрыва, если бы ее не успел схватить сопливый мальчишка. Расхохотавшись, он принялся выплясывать на каменистом склоне, размахивая лампой, как захваченным в бою трофеем.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131 132 133 134 135 136 137 138 139 140 141 142 143 144 145 146 147 148 149 150 151 152 153 154 155 156 157 158 159 160 161 162 163 164 165 166 167 168 169 170 171 172 173 174 175 176 177 178 179 180 181 182 183 184 185 186 187 188 189 190 191 192 193 194 195 196 197 198 199 200 201 202 203 204 205 206 207 208 209 210 211 212 213 214 215 216 217 218