— Нам всегда говорили, — продолжал Люциус, откинувшись на стуле и изящно скрестив мускулистые ноги в белых шелковых чулках, — что с того самого момента, когда люди низвергли империю и стерли чародеев с лица земли, мир вел почти совершенное существование. А почему? Потому что Наши Высокочтимые Предки, создавая новую цивилизацию, установили определенные законы, передали нам по наследству определенные принципы и вплели определенные привычки и страхи в саму ткань общественного устройства, и все это для того, чтобы поддерживать это почти идеальное состояние до бесконечности. Но действительно ли мы унаследовали лучший из возможных миров?
Несколько мгновений в комнате царила тишина, король и ученый обдумывали эти слова. Тишину нарушал только шум огромного механизма, работавшего этажом выше. Для Джарреда так и осталось загадкой, почему философ предпочел устроить свою мастерскую в часовой башне Линденхоффа. Возможно, Перселл просто находил звук движущихся рычагов и шестерней, постоянное жужжанье и тиканье успокаивающими.
— Думаешь, нет? — спросил Перселл, поправляя очки в золотой оправе.
— Я думаю, вряд ли мы могли унаследовать что-то худшее. Сотня маленьких народов под управлением сотни правящих домов — толпа пустых, тщеславных и безвольных раскрашенных кукол (о присутствующих я, естественно, не говорю), хуже и представить трудно. Почему они выродились до совершенной беспомощности? Потому что наши предки наложили запрет на браки между правящими домами. Почему они бездельники, почему тщеславны и легкомысленны? Потому что именно этого от них и ждет народ, и на другое он не согласен. Потому что когда появляется редкое исключение из правил — смелый мыслитель и мечтатель, великий гуманист, — мир начинает беспокоиться (как и запланировали наши предки), и все начинают бормотать про Имперские Амбиции.
Джарред поставил на стол пустой бокал. От этого движения пламя свечей на мгновение стало совсем слабым, а затем разгорелось с новой силой.
— Ты имеешь в виду короля Риджксленда?
— Да, короля Риджксленда, каким он был некогда. Но то, каким он стал сейчас, еще лучше иллюстрирует мою точку зрения. Бедняга совершенно теряет рассудок — а я так понимаю, он действительно сошел с ума, что это не просто удобная отговорка, чтобы запереть его?
— О да, я посылал двух своих докторов подтвердить диагноз, король Кджеллмарка и князь Кэтвитсена сделали то же самое.
— Ну хорошо, значит, Изайя, король Риджксленда, действительно сумасшедший. Но отстранили ли его от правления? — продолжал Люциус. — Назначили ли регентшей его дочь, чтобы она правила за него? Нет. Ни того ни другого в Риджксленде раньше не случалось, поэтому они оставили душевнобольного во главе государства, чем превратили страну в сумасшедший дом. И, что всего хуже, никто в целом мире не находит это противоестественным.
Джарред неловко пошевелился в кресле. Болезнь Изайи, короля Риджксленда, началась с глубокой меланхолии, последовавшей за смертью королевы, меланхолии, которая тянулась долго и в конце концов привела к сумасшествию. Сам безутешный вдовец, Джарред иногда думал, что слишком хорошо понимает состояние старого короля.
Он опять слабо и неискренне усмехнулся.
— Но вернемся к твоему интересному тезису: теперь, когда ты так легко списал со счетов меня и остальных монархов, что ты скажешь об аристократии? Уж тебе-то и тебе подобным непременно надлежит сыграть важную роль в «совершенном» обществе, созданном нашими предками.
— Аристократия, — Люциус презрительно усмехнулся, — не лучше и не хуже наших повелителей. Хотел бы я иметь право сказать, что мы другие. Мы опошлили все на свете, возвели моду в ранг религии, а религию сделали всего лишь случайной прихотью. Что нам осталось, кроме как посвятить жизнь таким важным вопросам, как вдумчивое созерцание идеального камзола или изысканно выглядывающих из парчового рукава кружев?
Френсис Перселл быстро взглянул на свои собственные разрозненные манжеты и поднял взгляд на оратора. Никого из троих присутствующих нельзя было обвинить в излишнем тщеславии. Перселл был одет аккуратно и пристойно, в неброское черное сукно и нитяные кружева, король — с мрачной элегантностью, как и подобает человеку, еще не полностью оставившему траур; а что касается Люка, то одежда у него была великолепная, а сам он был так хорошо сложен — строен и широкоплеч, — что она должна была смотреться на нем еще лучше, но, за исключением самых официальных церемоний, он носил ее с такой ужасающей небрежностью, что приводил в отчаяние своего слугу.
— Стоит лишь нам стать слишком деятельными, — говорил Люциус, — слишком трудолюбивыми, слишком любознательными, и с нами случится то же, что и с Рованами пятьдесят лет назад.
Король взял в руки старинный бронзовый графин, щедро украшенный тритонами и монстрами с рыбьими головами, и налил себе еще бокал сухого красного вина. Доктор Перселл негромко кашлянул.
— Что касается семьи Рованов, не надо забывать о тех двух опасных браках. Один брат женился на племяннице герцога Нордфджолла, а другой на кузине князя Лихтенвальдского. Все совершенно законно — да, буква закона была соблюдена, но дух закона был нарушен.
— Эти браки…— Люциус отмахнулся от Перселла изящным движением руки. Его красивое лицо слегка побледнело, а в красивых темных глазах горели такой огонь и такая искренность, что было понятно, что сейчас он говорит от всего сердца, а не развивает первую попавшуюся тему, как это с ним довольно часто случалось. — Они, несомненно, привлекли внимание к этой семье.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131 132 133 134 135 136 137 138 139 140 141 142 143 144 145 146 147 148 149 150 151 152 153 154 155 156 157 158 159 160 161 162 163 164 165 166 167 168 169 170 171 172 173 174 175 176 177