и делал это так внимательно, что не глядел ни на что другое. Флорентиец, с самого же начала заметивший это, накладывая сукно на канну, стал недокладывать сукна со своей стороны меры на пол-локтя, а когда и более, так что каждые четыре локтя превращались у него, может быть, в три с половиной. Когда четыре канны были отмерены и за них уплачено, то фриулиец попросил отнести ему сукно. Тогда продавец, чтобы скрыть обман, сказал: «Хочешь, чтобы сукно у тебя вышло хорошее? Опусти его в кадку с водой и оставь там на всю ночь, чтобы оно хорошенько намокло. Тогда ты увидишь, какое у тебя получится сукно».
Покупатель так и сделал. Наутро он слил немного воду и послал сукно к стригачу, чтобы тот высушил его под прессом и подстриг его. Когда сукно было подстрижено, Соччебонель пошел за ним и спрашивает: «Сколько тебе следует уплатить?»
Стригач отвечает: «Сукна было как будто девять локтей; давай девять сольдов».
Тогда фриулиец говорит: «Как так девять локтей? Неужели! Что ты говоришь?»
Стригач приносит сукно и говорит: «Посмотри и смеряй».
Заказчик перемеривает его, не находит полной меры и говорит: «Клянусь телом матери Иисуса Христа, у меня сукна украли».
И он направляется к торговцу, а потом к одному да другому. Один говорит: «Эти флорентийские сукна никогда не садятся от воды».
А торговец замечает: «Посмотри-ка там, где оно простояло ночь, когда ты его намочил; не украл ли там кто чего-нибудь».
Третий заявил: «Все эти стригачи – воры».
А один из приятелей торговца, знавший, вероятно, об этом деле, сказал: «Хочешь, синьор, я скажу тебе правду? Не так давно я слышал, один человек стащил локоть флорентийского сукна. Вечером он положил его, как ты свое, в кадку с водой; утром же, когда он отправился вынуть его из воды, то оно, оказалось, село настолько, что он не нашел в кадке ничего».
Соччебонель сказал на это: «Ого! Может ли это быть?»
Собеседник ответил: «Конечно, это может быть»
Так вот, рассчитывавший обмануть оказался обманутым и совсем потерял от этого голову. Небесный свод сел так, что его не хватило бы, чтобы прикрыть свод небольшой печи; а баронский кафтан превратился в короткий плащ, скорее походивший на сальтаминдоссо. И так часто бывает, ибо «один человек стоит другого».
Новелла 99

Портной Бартолино, видя, что кожа у его жены очень смуглая, язвит ее ловкими словами, а она между тем и виду не подает, что поняла его
Портной Бартолино, занимавшийся шитьем курток, женился на вдове с очень смуглой кожей. Вечером, перед тем как лечь спать, женщина эта совсем разделась и сидела на кровати, крестясь и читая свои молитвы. Бартолино уже улегся, и так как жена его не ложилась, то он стал разглядывать ее, и ему показалось, что она в монашеском подряснике: столь темен был цвет ее кожи. Бартолино говорит ей тогда: «Раздевайся и ложись в постель».
А жена отвечает ему: «Я разделась».
Тогда Бартолино ощупывает ее, а она начинает визжать.
– «Так ты правду говоришь? Ну, так ложись». И она легла.
Я рассказал об этом, чтобы показать, насколько кожа ее была смуглая.
Но вот однажды Бартолино поел за обедом баранины и сказал, что неплохо было бы теперь заесть соусом; а он его очень любил. Ему подали небольшую чашку соуса. Бартолино сказал тогда: «Что же это такое: отчего соуса так мало?»
Жена его ответила: «Нельзя было найти нужных трав».
Бартолино возразил на это: «А мне так кажется, что они у нас были; только ты их сама съела. Оттого-то у тебя лицо такое зеленое».
Тогда жена сказала: «Это не от того, что ты думаешь».
– «А почему?»
– «Я хочу снять с себя всю эту дикую кожу, которая огрубела за то время, что я жила в деревне».
Бартолино заметил на это: «Старайся! Ведь с тех пор, как ты моя жена, ты не раз старалась отшелушить ее, хотя и думаешь, что я этого не замечал. И чем больше ты там ковыряешь, тем больше, как мне кажется, находишь черноты. А потому, жена, ради меня, не повторяй глубже, потому что ты захватишь настолько глубоко, что доковыряешься до самого ада».
Жена возразила на это: «Ну, ладно! Мне же хочется быть такой, как другие, и не казаться неряхой».
Тогда Бартолино сказал: «Ну, делай, как тебе угодно. По-моему, так лучше прикрывать дурное, чем открывать его».
Жена ответила на это: «Я не знаю, что значит дурное. Если я буду дурна, то мне же от того будет хуже».
И если она сделала себе одно шелушение, то с этих пор она устроила их себе еще четыре, так что стала похожа на черную селедку.
Из упрямства она, однако, продолжала ходить на рынок, причем считала себя очень красивой; а Бартолино остался удовлетворен и горчицей, и соусом.
Из тщеславия женщина часто обманывается насчет самой себя. Чем больше уродства она видит в зеркале, тем меньше она согласна признать, что подурнела. Всяческими необычными способами старается она приукрасить себя, не оставляя в покое ни лица, ни какой-либо другой части тела, созданной богом. И она не думает о том, что, как бы красива она ни была, в короткое время она увянет, подобно цветку, в глубокой старости иссохнет и превратится наконец в скелет.
Новелла 100

Ромоло дель Бьянко говорит у св. Репараты монаху, проповедующему против лихоимства, чтобы он проповедовал о тех, кто просят, потому что в церкви присутствуют одни бедняки
Захотелось мне рассказать маленькую новеллу об одном флорентийском старичке, которому, наверное, восемьдесят лет, и он еще жив, и которого зовут Ромоло дель Бьянко. У него всегда наготове самые необычайные слова, и большей частью философского смысла. В великом посту ходил он на проповеди, которые произносятся по вечерам в соборной церкви св. Репараты и на которые ходят все бедные рабочие – шерстобиты, после того как они уйдут и закроют свои лавки;
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131 132 133 134 135 136 137 138 139 140 141 142 143 144 145 146 147 148 149 150 151 152 153 154 155 156 157