Вслепую он поводил им и, ощутив легкое, почти не тормозящее ход ножа препятствие, двинул лезвие влево. Из-под кожуха вылезла желто-сиреневая бумажка. Он поддел ее острием, поднял с палубы и разгладил. На купоне легендарная девица Лыбедь, расставив руки, словно прыгунья в воду на трамплине, готовилась обнять стоящие в ряд единицу и два нуля.
- ...твою мать! - не сдержался Силин. - Это ж всего стольник! На него и коробку спичек не купишь!
- А это что? - все еще лежа на полу разглядел Майгатов глубоко под столом, у самой переборки, отвертку. - Не ты потерял?
Силин нагнулся, своей длиннющей рукой выгреб ее из-под стола, внимательно изучил острый металлический конец отвертки и пробурчал:
- Ржавая какая-то... У меня такой сегодня в работе не было. А смотри, какая затупленная! Ею как по броне шуровали...
2
Шариковая ручка повисела над фамилией Силина, но ее не зачеркнула, а поставила рядом жирный вопросительный знак. Все-таки ржавая отвертка нашлась именно в его каюте, и в его отказе от нее хоть и сквозила естественность, но отмести эту улику Майгатов все же не мог. Вторым в списке стоял Кравчук. Лентяй, чинопочитатель, бывший "пятнадцатилетний капитан".
Майгатов обернулся от стола на верхнюю койку. Силин, как был в кителе и брюках, так и спал с присвистом и пофыркиваниями. Засаленная штора была задернута, и казалось, что никто там и не спит, а просто шебуршатся и попискивают мыши.
В иллюминатор задувал холодный, явно сломающий почти летнюю погоду октября ветер. У кого-то за переборкой бубнило крымское радио, и Майгатову помимо желания пришлось прослушать новости о том, что флотская прокуратура безуспешно пытается выйти на след военнослужащих Черноморского флота, укравших партию горючего, которого хватило бы на год этому самому флоту, о том, что падает уровень жизни на Украине, а также о том, где кого ограбили, где была перестрелка и о том, что в городе завелись крутые рэкетиры, которых не могут поймать, хотя, скорее всего, никто их и не ловил.
- Команде завтракать! - оборвал комментатора хриплый голос дежурного, и то, что к завтраку звали не в семь, а в восемь ноль-ноль, вновь напомнило: сегодня - воскресенье.
Пустые, вымаканные до металлического блеска банки и комки бумаги Майгатов смел в урну, утрамбовал это все пустой бутылкой и, оглядев посвежевший, чистенький стол, пошел на завтрак.
В кают-компании сидел одинокий Кравчук и ел хлеб с маслом. Ел с такой кислой физиономией, будто ему в жизни не приходилось жевать ничего более отвратительного.
Майгатов всегда относился к замполиту безразлично и заставить себя проявить к нему интерес стоило ему немалого труда.
Он сухо поздоровался, поймав в ответ кивок щекастой головы, и принялся исподлобья изучать давящегося бутербродом Кравчука. За два месяца, как он видел его в последний раз, Кравчук стал еще толще и еще одутловатее. У него с плечей и груди словно оплыло все вниз, на живот и широкие, почти женские, бедра. Ежик волос все так же делал его похожим на городничего из гоголевского "Ревизора", но полубокс, которым он оголил затылок, превратил его в типичного крутого, что тусовались в красных и табачно-зеленых пиджаках перед севастопольскими ресторанами. Наверное, в кителе с новыми, капитана третьего ранга, погонами он бы смотрелся чуть худее и чуть солиднее, но в свитере он никакого уважения не внушал. Так, хмурый толстяк неопределенного возраста и непонятно какой профессии.
Судя по свитеру, сразу после завтрака он намеревался сойти домой, на свои любимые "семьсот шагов с небольшим" до дома, и Майгатов, не думая, что он сегодня хоть что-то узнает о нем, на всякий случай решил разговорить Кравчука.
- Слышал, звание дали... Поздравляю.
Тот все-таки молча кивнул, жуя хлеб с упорством коровы.
- И Клепинину?
Второй кивок.
- А командиру что же - ничего?
Щеки Кравчука чуть опали. Он натужно глотнул глинистый комок, запил его холодным чаем и наконец подал голос:
- Надо с начальством душа в душу жить. А он поцапался из-за тебя. Потом эта яхта дурацкая, за которой он по ошибке гонялся. Хорошо еще, что с должности не сняли. А ты - про награды...
Он повернул лицо в фас, и Майгатова что-то смутило в этом привычно одутловатом, похожем на грушу, лице. Но Кравчук, как назло, опять склонился над чаем, и в профиле уже не было ничего необычного. Он пил чуть подкрашенную чем-то коричневым воду, которую никто бы на земле не назвал чаем, а толстый мизинец руки, держащей подстаканник, дрожал, точно к нему подключили ток.
- Спасибо, - привычной фразой закончил он завтрак, и Майгатов вдруг почувствовал неодолимое желание опередить Кравчука на выходе, чтобы в упор посмотреть на его лицо.
Наверное, это стремление было не без наглости, и он вновь ощутил жжение в душе, как перед ящиками Силина, но Силин был здесь, на корабле, ящики тоже никуда не убежали, а Кравчук вот-вот должен сойти на выходной.
Под удивленным взглядом гарсона, который только и успел поставить перед Майгатовым тарелку с парящей перловкой, он вскочил, обогнул стол и все-таки опередил кряхтящего Кравчука, который еле вынес в проход свой плотный, тянущий свитер, живот. Обернулся и наткнулся на хмурый, злой взгляд серых, с поволокой, глаз. Но не в глазах было дело, и не в щеках, еще сильнее устремившихся в стороны, будто они хотели убежать с лица, а в левом подглазье. На нем из-под плотного слоя пудры проступал синяк. Мощный, размером в застойный металлический рубль, синяк.
Он еле удержался, чтобы не спросить о нем. Хотя вряд ли Кравчук стал бы отвечать на подобные вопросы. "Ударился", - ответил бы он так, как любой побитый годком матрос-салага отвечает на удивление офицера.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92