- А где он сейчас?
- Философствует, - выглянул в окно, за которым сыпал и сыпал бесконечный снег, и подумал, что сегодня у Мишки будет не кассовый день. Пообедаем?
- А что есть у философов? - удивилась она. - Неужели есть что-то, кроме книг?
Майгатов позвал ее к холодильнику, подал дверцу на себя, и Лена удивленно уменьшила лоб взлетевшими бровями.
- Ну и философ! Он что: придворный философ?
- Да нет. Просто им демократы стали платить больше, чем директорам коммерческих банков. Чтоб придумали им новую философию, а то уже два года страна в вакууме живет.
Они засмеялись одновременно, но у Лены это получилось громче, и он так обрадовался смене ее настроения, что сделал свой смех еще бурнее. Он хотел помочь ей забыть все плохое, что принес сегодняшний день. Он до того сильно этого хотел, что и не заметил, как ее смех перешел в рыдания, как ритмично раскачивающаяся голова Лены стала дергаться назад, как мелькнули колючие слезы, и она, закрываясь и от него, и от всего жестокого мира, прижала к глазам ладони.
Майгатов обнял ее дрожащими руками, больше всего боясь, что она оттолкнет ее. Он видел такие сцены в кино, и там женщины очень часто отталкивали мужчин, словно не хотели, чтобы хоть кто-то видел их слабость. Лена лишь безвольно легла растрепанной головой на его грудь, а он остро ощутил, что то, что раньше казалось ему любовью, было такой мелочью рядом с тем чувством, что разрывало душу в эти секунды. Может быть, так получилось оттого, что теперь у них на двоих было несколько страшных минут, которые вошли и в ее, и в его судьбу, и этими минутами, словно сиамских близнецов пуповиной, сегодняшнее воскресение сроднило их. Он обнимал ее, как часть себя, и почему-то думал о том, что готов умереть за Лену, и в этой готовности скрывалось наслаждение, а не страх.
Своими большими грубыми ладонями он оторвал ее лицо от груди и стал неистово целовать соленые щеки, лоб, глаза, волосы. Когда он поймал ее губы, они еще подергивались, они были вялыми, как бы неживыми, но, чем дольше он удерживал их в поцелуе, тем тверже и смелее становились они. Глаза закрылись сами собой. Наверное, он бы смог пересилить себя, поднять веки и все-таки увидеть ставшее счастливым лицо Лены с такими же закрытыми глазами, но он не стал этого делать. Даже сквозь плотно прижатые веки он видел все. Он знал, что вырвал ее из плача, который был не просто плачем, а продолжением плена, придуманным, но продолжением. И она, тоже понимая это, может быть, ощутила в душе часть его нового чувства не просто любви, а любви двух сродненных людей.
- Ми-илый, - первое, что произнесла она, как только прервался поцелуй. - Я тебя люблю. Больше жизни люблю. Ты не бросишь меня?
До этого он боялся, что она бросит его, и как-то смутился от вопроса.
- Ну зачем ты? Я... сегодня...
- Не бросай меня.
- ...сегодня... и навсегда...
- Боже, как я счастлива, что есть ты!
Больше такого он слышать не мог. Слова рвали сердце. Пьянили и все-таки рвали, рвали. Он спасся от этой сладкой пытки поцелуем.
Они пили друг друга, как могут только пить больные единственное спасительное лекарство. И чем дольше она пила, тем сильнее понимала, что все самое важное в жизни уже произошло: она нашла е г о, нашли среди миллионов мужчин на планете, и все остальное было всего лишь фоном, на котором это случилось, что любовь к Эдуарду, скорее всего, казалась любовью, а, может, была всего лишь жалостью, а не любовью. И чем дольше он пил, тем исступленнее боялся ее потерять, и в этом исступлении, кажется, вот-вот готов был схватить ее на руки, унести в комнату и целовать уже там, но целовать не только лицо, а всю ее до последней клеточки.
- Нет в жизни счастья! - загрохотали подошвы в прихожей. - Ю-урка, ты здесь?
Они вздрогнули одновременно, словно действительно стали единым целым.
- Ты где, флотоводец? - прогрохотал он на кухню. - Ой, ради Бога, извините, - и, почему-то согнувшись в поклоне, стянул с головы шапку, пошитую, наверно, с половины барана - такой она была огромной, пушистой и выбеленной снегом.
- Я не знал, что... это...
- Познакомься. Лена.
Мишка шагнул навстречу и, протянув руку, поздоровался так, чтобы его выбитый глаз был совсем не виден.
- Ми... Михаил, - ответил он за Майгатова. - Не был, не состоял, не участвовал...
- В чем же? - бросила она смешливый взгляд на Майгатова.
- Ни в чем... То есть во всем...
- Ты раздевайся. А то кухню скоро смоет, - кивнул Майгатов на лужицу от подтаявшего снега, в которой стоял Мишка.
- Я - мигом! - вылетел он в прихожую. - А где ваши вещи? Тут на вешалке ничего нет.
- Моя куртка на раскладушке. А у Лены ничего нет.
- Как это - нет? - вернулся он с ошарашенным лицом и все еще в ботинках, оставляющих серые следы.
- Так получилось, - разведя руками, пояснила Лена. - Мы бежали.
- Ого! Это уже что-то из Дюма. Или Вальтера Скотта.
- Миш, мы правда бежали, поэтому у Лены ничего нет. Знаешь, обернулся он к ней и, прежде чем сказать, опять ощутил ток, прошедший по всему телу, только от вида ее милого, ее такого любимого курносенького лица, - знаешь, давай позвоним твоей маме. И я съезжу за одеждой.
- Нет, я сама позвоню. А где у вас?..
- Пр-рошу! - прыгнул Мишка к холодильнику, стащил с него телефон на стол и отер пыль с трубки рукавом свитера.
Пока Лена набирала телефон, Мишка на цыпочках вышел из кухни и, поджав губы, поманил за собой Майгатова. В прихожке, разуваясь, с корточек торопливо стал расспрашивать:
- Юр, я тебе его сегодня хочу показать. Тут недалеко. Несколько остановок на троллейбусе. Правда, троллейбусы не ходят, но пехом тоже недалеко. Лады?
- Ты чего?
- Да нет. Ты только посмотришь, а потом обсудим.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92