- Чего я там не видала? - спросила она торгующимся тоном.
- Проветришься, - ответили ей.
...И минут через двадцать к дому действительно подкатил военный джип, и все выяснилось: да, директор школы, он же завуч, он же учитель рисования, он же лейтенант запаса Гидеон Крамер звонил... заказал. Да, вертолет, минут на тридцать. Да, ученик класса "далет" Моше Гросс и его мама, которая, как предупредил Крамер, одного его не отпустит. На сборы пять минут, пожалуйста.
- Йе-е-еш!!* - заорал Джинджик.
______________
* Йе-е-еш!! - Есть!! (вопль радости).
И они быстро собрались: обалдевший, багровый от счастья ученик класса "далет", его мама Нехама, а также - не оставлять же детей одних дома! трехлетняя Эстерка и спящий после кормежки крепким сном толстяк Ицхак-Даниэль.
Минут тридцать кружил вертолет над одним из высоких холмов Самарии, чтобы Джинджик Гросс покрепче запомнил и смог нарисовать - как выглядит его Неве-Эфраим с высоты птичьего полета. Прижавшись лбом к стеклу, Джинджик смотрел на две черепичным кренделем изогнутые улицы, на круглую коробочку водонапорной башни, на белый купол недостроенной синагоги и на одинаковые ряды спичечных коробков-вагончиков, спускающихся к оливковой долине.
- Как на ладони! - крикнула Нехама пилоту. - Господи, поверить не могу. Знаешь, что здесь было четырнадцать лет назад? Голое пусто. Два "каравана", военный пост. Мы ставили флаг, а они его снимали, мы ставили опять, они опять снимали... Здесь в войну Йом Кипура мой брат погиб, Эфраим, ишув в его честь назвали... Мы спали в палатке. А стирать белье и готовить еду ездили домой, в свои квартиры. Газа не было, света не было... Все мои дети здесь родились. Смотри, сколько мы деревьев насадили!
Пилот молчал, может, он не слышал...
- Слушай! - крикнула женщина. - Ты человек военный, может, знаешь неужели собственное правительство выгонит нас из наших домов? Или бросит здесь, на глумление арабам!
Пилот не ответил, даже головы не повернул. Он был и вправду человек военный.
И когда вертолет пошел на последний круг, Джинджик увидел, как из крайнего вагончика выкатилась черно-белая пушинка и покатилась, побежала вслед уходящему вертолету.
- Смотри, смотри, Джинджик! - окликнула сына Нехама. - Вон бежит собака наших русских! Как ее зовут?
- Не помню, - сказал мальчик. - Какое-то трудное русское имя...
глава 24
Она всегда погружалась в этот город медленно, как входила обычно в море, преодолевая лодыжками, коленями, грудью напирающую, обнимающую толщу этого воздуха. И, задержав дыхание, - ныряла с головой, пытаясь проникнуть в его воды еще, еще глубже...
В этом городе, погруженном в глубокие воды вечности, отраженном тысячекратно в слоях плывущего неба над ним, вобравшем в себя все жизни когда-то живущих здесь людей и многажды их вернувшем, - в этом городе, свободном и ускользающем от посягательств всех завоевателей в мире, - в этом грозном и веселом городе невозможно было умереть навсегда. Так только прикорнуть на минутку в вечность, и сразу же очнуться, и увидеть, как изо всех сил пляшет перед Господом Машиах - красивый человек из дома Давида.
Сначала она брела по улице Яффо - тесной, неудобной в той части, где она, извиваясь, подползает к рынку Маханэ-Иегуда. Пробиралась мимо старых, вросших порогом в тротуар лавок и мастерских, притираясь к стене, чтоб разминуться с идущим навстречу стариком ортодоксом.
Она любила шататься по рыночным тесным лавчонкам, там всегда можно было наткнуться на неожиданность, то есть на то, что более всего она ценила в жизни.
Сегодня она отыскала в посудно-хозяйственной лавке, которую на задах улицы Агриппас держал весьма сурового вида ультраортодокс с длинными седыми пейсами, накрученными на дужки очков, - белую фаянсовую кружку с грустной надписью по-английски:
"Оральный секс - темное, одинокое и неблагодарное дело, но
кто-то ведь должен им заниматься..."
Стараясь ничем не обнаружить перед хозяином лавки своего ликования, она уплатила за чашку с лукавой надписью пять шекелей и, напоследок не удержавшись, спросила, ласково глядя на старика:
- А ты читаешь по-английски?
Он не ответил. Очевидно, старик был из района Меа-Шеарим, где не говорят в быту на иврите, считая это осквернением святого языка. Тогда Зяма задала тот же вопрос на идише. Старик ничуть не удивился.
- Пусть гои читают на своих языках, - с достоинством коэна ответил он...
И который раз к растроганному ее сердцу - а ее способны были растрогать и внезапная ласка, и доверчивая глупость, и простодушное хамство, и коварство, и идиотская шутка (она вообще по натуре своей была сочувственным наблюдателем), - к растроганному ее сердцу подкатила нежность к этому старому иерусалимскому еврею, уроженцу религиозного квартала Меа-Шеарим, добывающему свою тяжелую Парнасу на сбыте неприличных чашек.
Так спустя несколько дней после приезда она испытала мгновенный, как ожог, удар настоящего счастья.
В автобусе номер тридцать шесть она увидела мальчика.
Он был очень мал ростом, щупл и не просто некрасив - он был восхитительно, кинематографически, карикатурно уродлив. Судя по одежде, ему уже исполнилось тринадцать (возраст совершеннолетия): черный сюртучок, черные брюки и, главное, широкополая черная шляпа - отрок был учащимся одной из ультрарелигиозных иешив.
Так вот, он был фантастически уродлив.
Перед отъездом из Москвы все троллейбусные остановки в районе, где жила Зямина семья, были обклеены листовками какого-то патриотического общества. На одной из таких листовок был изображен сатана в виде еврейского отрока в специфической одежде времен черты оседлости (там, на остановке московского троллейбуса, этот костюм казался ей аксессуаром старины глубокой;
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104