Ты заперт здесь. Все те же мостовые,
Подъезды, окна, тот же самый дом.
Ты слился с этим городом. Тебе
Не скрыться, не уйти. Навеки пленный,
Ты городу отдал всего себя,
И стал отныне он твоей вселенной.
А старый «Нантакет», покорно подставляя жестокой буре дряхлое, изъеденное ржавчиной тело и усталую душу, хранящую воспоминания о лучших днях, об иных, более милостивых широтах, медленно и бесстрашно плывет все дальше и дальше – в Шанхай.
2
– Если ты заставишь меня проглотить всю эту гадость, меня стошнит прямо на кровать! – крикнула Сусана.
Проведя столько времени без движения, избалованная материнской заботой, она превратилась в изощренного капризного деспота, чей гнев на этот раз обрушился на Форката, который бережно подал ей в постель поднос с роскошным полдником – высокий стакан молока, яйцо всмятку и гренки с джемом.
– Съешь хотя бы яйцо, – умолял Форкат. – Я его почищу.
– Не хочу. Меня тошнит от яиц всмятку!
То была привычная сцена, и я впал в странное оцепенение, глядя на ее гладкий безмятежный лоб, чью бледность оттеняли черные волосы, и на капризно приоткрытый восточный рот с припухшей верхней губой.
– Чего уставился? – прервала она мои раздумья.
– Может, хочешь гоголь-моголь с малагой? – не унимался Форкат. – Или давай пожарю тебе чудесную яичницу с артишоками или баклажанами?
– Все это гадость! Ничего не хочу!
– Ты же прекрасно знаешь, что говорит врач, – настаивал он. – Побольше яиц и молока… Яиц и молока, – продолжал он, паясничая и подражая простонародному южному говору братьев Чакон. – Будешь кушать – станешь хорошенькая-прехорошенькая и здоровенькая…
Форкату частенько удавалось рассмешить Сусану, но заставить ее что-нибудь съесть было значительно труднее. Сидя на кровати рядом с подносом, он терпеливо ее уговаривал, пока его пятнистые пальцы чистили яйцо.
Я заинтересовался руками Форката не только потому, что меня удивил странный цвет кожи; просто как-то раз я заметил их не где-нибудь, а на коленях сеньоры Аниты. Тогда меня это не удивило, поскольку я быстро все истолковал на свой лад, однако впоследствии оказалось, что я ошибался. Дело было в воскресный полдень, я навестил Сусану и уже собирался уходить – мы с Финито договорились нарвать в парке Поэль эвкалиптовых листьев и наломать дрока, которым украшали террасу. В коридоре, проходя мимо спальни сеньоры Аниты, я замешкался и заглянул в приоткрытую дверь: они сидели возле ночного столика – Форкат на стуле, сеньора Анита на краешке кровати. Она сидела босая, положив ногу на ногу, подол халата был откинут, и его руки преспокойно лежали на ее колене. Я смотрел на них всего лишь мгновение, однако даже брошенный мельком взгляд уловил в их поведении нечто странное, что никак не вписывалось в схему, которая выстроилась в моем воображении: заботливые руки Форката не были похожи на руки мужчины, ласкающего стройные ноги, сама же сеньора Анита, которая сосредоточенно обрабатывала пилкой ногти, казалась совершенно равнодушной к лежащим на ее колене рукам и нисколько не походила на женщину, отдававшуюся мужской ласке. Но впечатление было слишком мимолетным. Я решил, что меня не заметили, и продолжил свой путь, как вдруг услышал ее голос.
– Даниэль, милый, ты уже уходишь?
– Да, сеньора, – отозвался я.
– Пойди сюда на минутку.
Я вернулся на порог спальни. Ее колени смутно белели в полумраке, руки Форката немного отдалились, а затем со спокойной уверенностью вернулись на прежнее место. Мне показалось, что я различаю в комнате запах вареных артишоков, хотя никаких артишоков в доме не было. Сеньора Анита поинтересовалась, где братья Чакон, я ответил, что они наверняка ждут меня возле дома, и она попросила принести еще эвкалиптовых листьев; я ответил, что Сусана мне уже об этом сказала и что мы как раз собрались пойти в парк Гюэль.
– Даниил среди львов! – улыбнулась она. – Не знаю, что бы я без тебя делала.
Я заметил, что на самом деле руки Форката почти не касались колена сеньоры Аниты; эти руки как будто оберегали ее – то ли от света, то ли от сквозняка, то ли еще от чего-то, или, быть может, сами руки, изуродованные и беспомощные, искали защиты у ее обнаженных коленей. В любом случае, каковы бы ни были намерения Форката, то, что он делал, нисколько не походило на ласку; если же это и была ласка, в ней скрывалось нечто совершенно для меня новое и волнующее, потому что руки не касались кожи. Форкат сидел, склонившись над коленом, и все его внимание было поглощено загадочной процедурой. На меня он даже не взглянул, и я чувствовал себя довольно глупо: это нисколько не соответствовало сценам, которые проносились в моем воображении, когда Форкат и сеньора Анита удалялись и мы оставались с Сусаной одни, и, вероятнее всего, Сусана представляла себе примерно то же, что и я. Происходившее в комнате, – я смутно это чувствовал, и мне было приятно так думать, – было чем-то совсем иным.
– Да, и еще купи мне льда и вина, – добавила сеньора Анита. – Графин и деньги на столе в гостиной.
– Я оставлю графин в таверне и захвачу на обратном пути.
– Ты просто чудо, Даниэль. – Она перевела взгляд на Форката, по-прежнему занимаясь ногтями. – Правда, он очень славный мальчик?
Форкат не ответил. Когда я собрался уходить, сеньора Анита поставила обе ноги на пол, но его руки по-прежнему лежали на ее левом колене, и вид у него был невозмутимый и сосредоточенный, как у точильщика, когда он занимается своим нехитрым делом. Прошло несколько дней, а я все спрашивал себя, чем же это было на самом деле – лаской, игрой или каким-то тайным ритуалом? А может, всем одновременно?
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67