– Это вовсе не болеро, – возмутился человечек у стойки. – Это стихи, красивые и печальные.
– Ну да. А вы пьяница.
– Сеньоры, прошу внимания! – Капитан выхватил у меня папку и обратился к человечку, который только что опрокинул в рот целый стакан вина: – Вы, как я вижу, здесь новичок Прошу вас, подпишите этот замечательный документ, который поможет восстановить попранную справедливость.
Коротышка неизвестно почему почувствовал себя польщенным: важно кивнув, он поставил подпись, затем выпрямился и торжествующе глянул на толстяка.
– Идем, – сказал капитан, толкнув меня локтем, после чего добавил: – У них внутри газ, еще минута – и они взорвутся.
Он заплатил за мою газировку и свой стаканчик белого, и мы вышли на улицу. Таверна тем временем вновь погрузилась в сонную одурь: посетители вернулись к привычным разговорам, и все стало как прежде.
Но спокойно вернуться домой нам было не суждено. Какая-то непонятная одержимость в тот день не давала капитану покоя, и мы уходили все дальше и дальше, пересекая унылые пустыри, где на серой окаменелой земле дымились мусорные кучи, миновали арену для боя быков и вдруг впереди, на одном из дальних пустырей увидели старый изрешеченный пулями железнодорожный вагон. Он стоял, слегка накренившись, под ним чернела лужа. Остатки рельсов, по которым он сюда когда-то прибыл, извивались двумя черными змеями. Они давно никуда не вели – железной дороги, которая некогда проходила по этой равнине, превратившейся в пыльный пустырь, покрытый колючками и сухим дроком, уже не существовало. Тем не менее это был самый настоящий вагон третьего класса с деревянными сиденьями, и кое-где в окнах даже уцелели стекла. Пошел дождь, и капитан предложил забраться внутрь. Сквозь разбитое днище пробивались заросли крапивы и чертополоха, а внутри, на одном из уцелевших сидений, прижавшись лбом к окошку и опершись подбородком на кулак, неподвижно сидел бродяга с голубыми глазами и темной морщинистой кожей. Было неясно, спит он или умер, в любом случае выглядел он так, словно сидел здесь вечно, глядя в окно на бесплодный, выжженный солнцем пустырь.
– Куда направляется этот поезд, дружище? – поинтересовался капитан, усевшись напротив нищего, который даже не пошевельнулся. Его молодые, четко очерченные губы ярко выделялись на грязном лице. По своему обыкновению, капитан не сдавался. Он похлопал нищего по коленке и добавил: – Готов поклясться, это тот самый поезд, который когда-то шел в Тулузу через Порт-Боу. Если это он, можете спать спокойно, приятель: мы на верном пути…
Ливень прекратился, снова выглянуло солнце. Я торопил капитана – мне не терпелось выбраться наружу, как вдруг стало темно, словно мы въехали в туннель, деревянные сиденья хрустнули, внизу что-то пронзительно заскрежетало, и вагон качнулся. Я сказал капитану, что мы приехали, он встал и, не говоря ни слова, понуро поплелся за мной. Мне стало не по себе.
– Похоже, этот человек умер, – сказал я ему, когда мы вышли.
– Ну и что? Какое это имеет значение? – спросил капитан. – Мертвые в своем мире живут не хуже нашего.
– Идемте домой, капитан, мы ушли слишком далеко. Некоторое время он размышлял, затем ответил:
– Просто этот несчастный голодает. Пора бы тебе научиться различать такие вещи.
На улице Аргентона он остановился, попросил у меня папку и внимательно изучил список подписей. Мы продолжали путь, капитан не расставался с папкой. На углу улиц Сорс и Лаурель он пожаловался на слабость и боль в коленях.
– Не знаю, что со мной сегодня стряслось, – ворчал он, опершись на мое плечо. – Что-то нездоровится. Спина просто разламывается, и голова кружится. Уж очень тяжелым оказался проклятый лежак. Я, наверное, надорвался… Давай-ка спустимся лучше в этот погребок.
Я размышлял о чем-то своем, но жара была такая, что думалось с трудом.
– Сейчас я почти уверен, – продолжал капитан, – что под городом пустоты, он заминирован, и мы вот-вот взлетим на воздух… Да, ну и денек сегодня…
– По-моему, лучше вернуться домой, капитан, – сказал я, когда мы вошли в таверну. – На вас лица нет.
– Это преждевременная старость, мой мальчик – Он остановился возле какого-то одинокого выпивохи и продолжил, обращаясь к нему: – Представьте, многие считают, что я состарился раньше времени. Да, я потрепан жизнью, но дело не в этом. Просто у меня всегда все было не как у людей, и преждевременная старость совпала с затянувшейся юностью, так что порой я совсем никуда не гожусь. И нет никого в целом свете, кто почесал бы мне спину.
Мы немного передохнули, капитан выкурил половину сигары и выпил стаканчик красного. Я пить не стал. Выйдя на улицу, мы поспешно перешли на другую сторону, укрываясь от солнца в тени акаций, но вскоре капитан уселся на тротуар возле канализационной решетки, чтобы завязать шнурок, которой волочился по асфальту за его стоптанной тапкой, как вдруг вспомнил, что папка с подписями и рисунок остались в таверне, и попросил меня вернуться. Я оставил его на тротуаре и пошел за папкой, однако на стойке ее не оказалось, и ни хозяин таверны, ни единственный посетитель ее не видели. Хозяин уверял, что никакой папки в руках у старого психа не было. Я попросил стаканчик воды и присел за столик, мысленно себя поздравив: больше мне не придется звонить в чужие двери, подниматься и спускаться по лестницам и валять дурака, зачитывая незнакомым людям проклятую петицию…
Когда я вышел на улицу, капитан сидел на прежнем месте, там, где я его оставил. Он сидел неподвижно, сгорбившись и уткнув голову в колени; пальцы правой руки опутывал развязавшийся шнурок У его ног струилась грязная мыльная вода, стекавшая в решетку, где застрял растрепанный букетик увядших белых роз.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67