Капитан остановился, подождал, пока я его догоню, положил руку мне на плечо и некоторое время стоял неподвижно, слушая, как ветер шуршит в ветвях пальм. В этот миг рядом с нами затормозил автомобиль. Водитель, высунув голову в окно и с недоумением глянув на капитана, спросил, где находится улица Легалидад. Это был здоровенный курносый детина с толстыми губами и черными волосами, лоснящимися от бриллиантина. На нем была синяя куртка с крупными пуговицами и широкими накладными плечами, смахивающая на военный китель; расстегнутый ворот обнажал волосатую грудь, а из кармана торчала целая батарея новеньких автоматических ручек. Капитан ответил, что перед ним как раз та самая улица, и, к моему удивлению, сказал это по-каталонски, – я впервые слышал, как он говорит на родном языке.
– Вот эта улица, любезный…
Водитель грубо его перебил:
– Не понимаю я твой собачий язык. Говори по-человечески.
– Что вы сказали, сеньор?
– По-испански отвечай, когда тебя спрашивают! – Водитель покосился на подвязанную платком руку капитана, полосатую пижаму, бинты и очки и насмешливо добавил: – Какого черта ты вылез на улицу в таком виде? Ты из реанимации сбежал или из психбольницы?
– Тебе-то что за дело, болван, – как ни в чем не бывало ответил капитан по-каталонски.
Мы сразу же сообразили, что курносый детина не знал и знать не хотел по-каталонски ни единого слова. Он нажал на ручной тормоз и, энергично покрутив рукоятку, опустил стекло на дверце:
– Говорю тебе, отвечай по-испански! А не то я тебе покажу, как надо разговаривать! Где эта твоя проклятая улица?
Капитан улыбнулся сквозь бинты, вежливо поклонился взбешенному водителю, и в это мгновение я понял, что он что-то задумал. Я не сразу различил тревожные сигналы: все эти нервные подмигивания, выразительные кивки и покашливания, означавшие, что он вот-вот пустится в пространные рассуждения. В такие минуты он вдруг весь напрягался, выпрямлял спину, и тогда мне казалось, что я различаю странный звук, словно стариковские позвонки предупреждают о готовящейся выходке. Честно говоря, я никогда не знал – впрочем, меня это и не слишком занимало, – что руководило капитаном в сложных ситуациях: внезапный безрассудный порыв, который, словно демон, дремал у него внутри, или отзвуки давнего поражения, последние вспышки непокорного духа? В таких случаях я неподвижно стоял рядом и молча ждал, что будет дальше. Между тем его глаза, спрятанные за темными стеклами очков, прицеливались к груди водителя: если в одном кармане ручки, размышлял он, значит, в другом – кошелек.
– Простите меня, сеньор, – засуетился капитан. – Дело в том, что по-испански я почти не говорю. И дело здесь не в произношении – никто и не думает тягаться в этом с сеньором из Мадрида – а в синтаксисе, можете себе представить? Язык еле ворочается… Эх, старый я дурень! Не обращайте на меня внимания, сеньор!
– Ладно, черт возьми, я все понял. Скажи только, где эта паршивая улица, если, конечно, ты сам знаешь, где она, и катись в преисподнюю.
– Конечно, сеньор! Езжайте по этой улице направо, там будет площадь, на ней снова поверните направо, на проспект Генералиссимуса, который раньше назывался улица Диагональ, затем снова направо, и вскоре увидите памятник Синто Вердагеру, местному поэту-сепаратисту сомнительного дарования, как вы сами прекрасно знаете…
– Быстрее, я спешу!
– Отлично: оттуда все время прямо до Педральбес, там будет вывеска «Сан-Баудильо», раньше она называлась «Сан-Бои», потом проедете пару километров и окажетесь как раз на улице Легалидад…
Пока они беседовали, капитан прижал болтающуюся на перевязи руку к окошку, другую положил на капот и в какой-то миг быстро забарабанил по нему пальцами. Звук напоминал шум дождя, и сбитый с толку водитель поднял глаза. Этого было достаточно: неподвижно висящая рука метнулась к левому лацкану водителя, указательный и безымянный пальцы, сложенные наподобие птичьего клюва, стремительно выхватили коричневый кожаный бумажник и незаметно переложили его в бездонный карман капитанского плаща.
– Это неподалеку, сеньор, – добавил капитан.
– Вот видишь, заговорил по-человечески, – улыбнулся мужик, поворачивая ключ зажигания. – Дело в том, что вы, недоноски, учиться не хотите, черт бы вас подрала.
– Я очень рассеян, что правда то правда, – виновато согласился капитан. – Кто не хочет говорить на языке империи? Я, сеньор, люблю иностранные языки – английский, французский…
– Довольно и один знать! – Водитель включил мотор. – Говоришь ты как пес, но со временем акцент исчезнет.
– Ну разве что со временем, – покорно закивал капитан. – Сделаем все, что в наших силах, сеньор. Со временем. Не забывайте: никуда не сворачивайте до Сан-Бои. Это совсем рядом.
– Да, старик, с тобой не соскучишься. Сделай-ка еще одно одолжение. – Он смотрел на капитана насмешливо и сочувственно. – Честное слово, ты мне нравишься, старый болван. Повторяй за мной: шестнадцать судей едят печень… Забыл, как дальше. Повторяй быстро.
– Это патриотическое стихотворение Жоана Марагаля.
– Да? А я и не знал. Ну-ка, прочти его.
– Если его перевести, оно теряет смысл. Речь идет о человеке, которого повесили на горе Монсеррат, знаете, там, где Моренита…
Детина скривился, начиная терять терпение. Мотор наконец завелся.
– Переводи быстрее, чучело огородное!
– Хорошо, сеньор, как прикажете. Шестнадцать судей едят печень повешенного. У поэта Марагаля есть еще один славный стишок: «Воняют синие подтяжки». Он посвящен доблестной немецкой армии.
– Запомни: теперь ты все будешь переводить на человеческий язык.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67