Он испытывал потребность разгласить радостную весть. В пивной друзья поздравляли и обнимали его, потом стали подговаривать хорошенько вспрыснуть такую блистательную победу, и ему стоило титанических усилий отказаться и соблюсти пост... Домой он попал поздно, смертельно усталый от радости. Г-жа Херделя встретила его с насупленным видом, из-за того что он не пришел обедать, но когда увидела телеграмму, заголосила вместе с Гиги на весь дом, — можно было подумать, что скончался их любимый родственник. Учитель с великим трудом унял их, на свою же беду, — жена тотчас учинила ему допрос : почему он не соизволил явиться к обеду и заставил ее понапрасну загубить столько еды? Даже его признание, что он постился, не умиротворило г-жу Херделю, только в душе она порадовалась, что «нехристь» обратился к богу.
На сей раз они легли спать пораньше. В доме царило блаженство. И, несмотря на это, Херделя, пожалуй, никогда еще не проводил такой бессонной ночи. Ему хотелось есть, особенно же он изголодался по куреву. Час за часом ворочался в жаркой постели, веки у него отяжелели... а сна все не было. Только на заре к нему сошел благодетельный сон, и такой крепкий, что г-жа Херделя дважды принималась тормошить его, пока добудилась,— нельзя же опоздать на службу, когда адвоката нет дома и вся канцелярия на его плечах.
В полдень все совершили прогулку до Жидовицы и там стали дожидаться Грофшору... Дети первыми услышали звон колокольцев. Коляска остановилась, из нее выскочил сияющий адвокат. Прежде чем расцеловаться с женой, он бросился к Херделе, бурно обнял его и воскликнул:
— Видал, ренегат, что может сделать румын?.. Теперь попробуй у меня усомниться, когда я что-то обещаю!
3
Щуплый писец взял у Иона бумагу, по которой окружной суд разрешал ему отбыть месячное заключение в судебной тюрьме Армадии. Повертел ее в руках, порылся в папках, посмотрел на него, неодобрительно качая головой, потом записал что-то в пропыленный реестр, выдал ему билет желтого цвета и отослал «в конец коридора, где увидишь черную доску и на ней много ключей».
Пройдя коридор, Ион очутился на тюремном дворе. Он тотчас припомнил его, — недаром же так разглядывал его тогда, когда судился с Симионом Лунгу. И как в тот раз, у него защемило сердце и краска сбежала с лица. Узкий двор был пуст. Истертые каменные плиты отбрасывали солнечный свет. Оконные стекла за толстыми железными решетками сверкали на солнце. В одном, из окон недвижно замерла остриженная голова с обросшим темной щетиной лицом,— живыми на нем были только глаза, они, казалось, упивались дневным светом. Ион вздрогнул и перекрестился, потом поднял взгляд к голубому небу, на котором кое-где белели облачка, застывшие в ясном воздухе.
Он постучал в дверь и услышал оттуда резкий, гу-стой сердитый голос. Тогда он осторожно скользнул в дверь, словно боялся зашуметь. Очутясь в светлой комнатушке, увидел уже знакомого тюремщика, который обдал его презрительным взглядом, а другой, сидевший возле столика, тотчас протянул руку за желтым билетом, как человек, знающий, что без такой бумаги сюда не приходят.
— Пятый номер! — буркнул он по-румынски.
Другой тюремщик отобрал у него нож, кимир и котомку с едой, что ему запасла мать, да еще огрызнулся:
— Тут своего не едят, голова!
Ион хотел отстоять свое добро, а главное, еду, пожалев, что она зря пропадет или тюремщики съедят, но странная робость сдавила ему горло, и он не проронил ни слова. Как послушная овечка пошел он за суровым тюремщиком, который втолкнул его в узкую камеру, приказав соблюдать чистоту и не шуметь. Ион остался один в четырех голых стенах и услышал, как ключ дважды повернулся в замке с оскоминным скрежетом. Несколько минут он стоял в растерянности, озираясь по сторонам. Сердце у него колотилось, как будто не находило себе места. Потом он зашагал взад и вперед все быстрее и быстрее, точно загнанный в клетку зверь, и все взглядывал в окно, где виднелся крошечный клочок далекого-далекого неба.
Но через некоторое время он внезапно успокоился, устыдясь, что так разволновался. «Э, будто я не знал, что так оно и будет! Теперь уж что бог даст!..» — сказал он себе, останавливаясь посреди камеры.
Аккуратно сложив суман, он постелил его на пол в углу подле двери и растянулся на нем. Он чувствовал себя до того измученным, словно ходил в ярме. Он закрыл глаза и сразу заснул мертвецким сном.
Среди дня его разбудили окрики тюремщика, ширявшего ему в бок сапогом.
— А ну, подымайсь! Вставай, скотина! Тут не спят, голова! Тут работают!
Вместе с другими тремя заключенными его послали колоть дрова на дому у судьи.
На второй день Ион уже освоился. Он был доволен. Чем не житье: кормят-поят, спишь вдоволь, работа больше для виду... По дому он все-таки скучал и, главное, тревожился за ребешса. Все ночи ему снилось, что он в Припасе, но только не дома, с ребенком, а у Джеордже, близ Флорики. Он досадовал и едва дождался четверга, когда должна была прийти Зенобия с новостями и с гостинцами.
— Как там мальчонок? — спросил он резко и подозрительно.
— Хорошо, жив, здоров,— ответила мать еще сердитее, чем всегда, — она и без того была недовольна, что сын больно уж печется об этом заморышке, а тут еще тюремщик обозлил, не пропустил с едой к Иону.
Днем Ион только и думал о Петришоре. Времени на это было много, он и строил всякие домыслы, пока мозг не обессилевал. Но чем больше бередил себя, тем труднее были возникавшие вопросы, перед которыми он терялся. Часто ему чудился голос тестя, шептавший о ребенке на похоронах Аны, а его взгляд занозой засел Иону в голову. «Покамест я тут, он мне и убить его может, чтобы землю отнять!
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131 132 133 134 135 136 137 138 139 140 141 142 143 144 145 146 147 148 149 150 151 152 153 154 155 156