ТОП авторов и книг ИСКАТЬ КНИГУ В БИБЛИОТЕКЕ
.. Титу не разделял всеобщей радости. Он в этот момент ломал голову над стихотворением, в котором собирался воспеть титаническую любовь.
— Лаурино счастье может обернуться и твоим счастьем, Титу! — сказал ему Херделя, желая расшевелить его.
— А! Мое счастье во мне самом! — высокопарно ответил тот.
— Так-то так, я не отрицаю, — продолжал учитель.— Но я думаю, теперь, когда у тебя столько знатных родственников, тебе, пожалуй, легче будет выбраться в Румынию, как в свое время выбрался Кошбук, и там уже всерьез заняться делом...
— Ну ладно, еще успеется! — буркнул Титу, желая переменить разговор.
Но Херделя рассердился и упрекнул его, что он тратит время на всякую ерунду, вместо того чтобы приискать себе занятие, что надо трудиться, иначе не пробьешься... Видя, что разговор принимает нежелательный оборот, Титу поскорее разделся и лег, сокрушаясь, что и отец не считается с его стремлениями, и решил днем непременно повидать Розику, единственное существо на свете, вполне понимающее его. Одна только мать Хердели была озабочена и плакала, что Лаура, бедняжечка, уедет из родного дома. Лучше бы она вышла замуж за кого поближе, хотя бы за богатого парня из Припаса...
3
В конце мясоеда по селу разнесся слух, что Ана у Василе Бачу беременна. Не знали, кто пустил его, и многие не верили. Но весть передавалась из дома в дом, шепотом, по-воровски. Бабы смаковали ее, не скупясь на прибавления и прикрасы. Когда Ана шла по улице, множество пар глаз следили за ней украдкой из-за заборов, из окошек, ощупывая взглядом ее талию, живот, присматриваясь к ее походке. И самые продувные говорили простушкам:
— Видишь, тетка, как она хитрит, старается скрыть свой грех, как затягивается подпоясками?
Самые беспутные злословили о ней особенно усердно,— таким людям сучок в глазу ближнего не дает покоя.
Между тем Ана с той ночи жила в постоянном страхе. Ее удивляло, что Джеордже молчит, она была уверена, что он все знает. Она так и ждала, что ее грех вот-вот получит огласку, и это ожидание было мучительнее самого сознания проступка. Джеордже с той поры не показывался на порог к Бачу, хотя при встрече с Аной держался как ни в чем не бывало. Василе Бачу недоумевал, почему Джеордже перестал ходить, и однажды вечером начал рассуждать об этом с дочерью и советоваться, как бы узнать причину такой перемены? Заметив ее замешательство, желтизну лица, пока она испуганно лепетала что-то, он смутно припомнил одну ночь... и просветлел, осененный догадкой. После уже, несколько ночей подряд, он слышал, как Ана крадучись выходит наружу и час-два проводит на морозе; тут он совершенно успокоился. Он понимал все и был доволен. Дочерина беда была ему на руку. То, что она согрешила, он почитал за благо, теперь Джеордже должен будет скорее жениться на ней, а ему — с плеч забота. Он думал, что парень теперь наведывается тайком, но скоро должен прийти сватать. Поэтому, встречаясь с ним, Бачу был еще приветливее прежнего, подмигивал ему, дескать, он все знает и не сердится, оказывал ему почет и уважение, как законному зятю, чем приводил Джеордже в смущение...
Ана все с большим нетерпением ждала ночей. Короткий зимний день казался ей бесконечным, и едва только вечерело, она теряла самообладание, краснела от каждого отцовского слова, поминутно выискивала себе дело на дворе, чтобы узнать, не пришел ли Ион, с дрожью в сердце думая, а вдруг он не придет, и не знала, как бы скорее постелить постель, уложить отца и погасить лампу. А Ион неизменно являлся всегда под полночь, чуть скрипнув калиткой, чтобы дать ей знать... Но в дом он больше не заходил. Ана на другой же день тогда устроила мягкую постель в омете соломы в саду. Через неделю они перебрались на поветь, где было безопаснее всего.
На рождество Ана уверилась, что она забеременела, и ночью, в страстных объятьях, меж любовных слов, шепнула Иону, что теперь ее жизнь в его власти. Он на это ничего не сказал, но с тех пор стал бывать не каждую ночь.
Ворочаясь без сна на печи, Ана все так же ждала его, прислушивалась, не скрипнула ли калитка, в голове у нее звенело от напряжения, и до самого утра она не смыкала глаз. А днем сама же подыскивала ему оправдания, и когда после многих мучительных ночей Ион потом удосуживался прийти, она даже не смела попрекнуть его из боязни, что тогда он больше не появится. Она чувствовала, что стала игрушкой в его руках, однако ей и в голову не приходило, обвинять его. Она считала, что в любви не может быть и речи о вине. Они судьбой назначены друг другу. То, что сталось, на роду им написано. Несмотря на это, она до того стыдилась людей, что едва отваживалась выйти со двора. Дневной свет вгонял ее в краску. Когда ей надо было пройти по улице, она шла потупясь, чтобы не встречать чужих взглядов. Ей представлялось, что о ее позоре должны кричать на всех углах. Она в страхе спрашивала себя, чем же; кончится это несчастье? Почему Ион не попытается посватать ее, чтобы она избавилась от тревог, которые скребут ей сердце? Может, если во всем признаться, отец и смягчится, если сразу не убьет ее... Или Ион нарочно оттягивает время, ждет, пока все село будет на нее пальцем показывать? Это подозрение, что Ион способен растоптать ее душу, было для нее страшней родительского гнева...
Ион пропадал целую неделю, а когда пришел, то отказался лезть на сеновал. Он напомнил Ане, что в одну ночь Василе Бачу зашел в хлев задать корм скотине и чуть не обнаружил их. У Аны не хватило духу уговаривать его, она только сказала со слезами в голосе, чтобы он приходил чаще, как и прежде, и чтобы придумал что-нибудь, как, по его, лучше,— ведь скоро она уже не сможет скрыть беременность.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131 132 133 134 135 136 137 138 139 140 141 142 143 144 145 146 147 148 149 150 151 152 153 154 155 156
— Лаурино счастье может обернуться и твоим счастьем, Титу! — сказал ему Херделя, желая расшевелить его.
— А! Мое счастье во мне самом! — высокопарно ответил тот.
— Так-то так, я не отрицаю, — продолжал учитель.— Но я думаю, теперь, когда у тебя столько знатных родственников, тебе, пожалуй, легче будет выбраться в Румынию, как в свое время выбрался Кошбук, и там уже всерьез заняться делом...
— Ну ладно, еще успеется! — буркнул Титу, желая переменить разговор.
Но Херделя рассердился и упрекнул его, что он тратит время на всякую ерунду, вместо того чтобы приискать себе занятие, что надо трудиться, иначе не пробьешься... Видя, что разговор принимает нежелательный оборот, Титу поскорее разделся и лег, сокрушаясь, что и отец не считается с его стремлениями, и решил днем непременно повидать Розику, единственное существо на свете, вполне понимающее его. Одна только мать Хердели была озабочена и плакала, что Лаура, бедняжечка, уедет из родного дома. Лучше бы она вышла замуж за кого поближе, хотя бы за богатого парня из Припаса...
3
В конце мясоеда по селу разнесся слух, что Ана у Василе Бачу беременна. Не знали, кто пустил его, и многие не верили. Но весть передавалась из дома в дом, шепотом, по-воровски. Бабы смаковали ее, не скупясь на прибавления и прикрасы. Когда Ана шла по улице, множество пар глаз следили за ней украдкой из-за заборов, из окошек, ощупывая взглядом ее талию, живот, присматриваясь к ее походке. И самые продувные говорили простушкам:
— Видишь, тетка, как она хитрит, старается скрыть свой грех, как затягивается подпоясками?
Самые беспутные злословили о ней особенно усердно,— таким людям сучок в глазу ближнего не дает покоя.
Между тем Ана с той ночи жила в постоянном страхе. Ее удивляло, что Джеордже молчит, она была уверена, что он все знает. Она так и ждала, что ее грех вот-вот получит огласку, и это ожидание было мучительнее самого сознания проступка. Джеордже с той поры не показывался на порог к Бачу, хотя при встрече с Аной держался как ни в чем не бывало. Василе Бачу недоумевал, почему Джеордже перестал ходить, и однажды вечером начал рассуждать об этом с дочерью и советоваться, как бы узнать причину такой перемены? Заметив ее замешательство, желтизну лица, пока она испуганно лепетала что-то, он смутно припомнил одну ночь... и просветлел, осененный догадкой. После уже, несколько ночей подряд, он слышал, как Ана крадучись выходит наружу и час-два проводит на морозе; тут он совершенно успокоился. Он понимал все и был доволен. Дочерина беда была ему на руку. То, что она согрешила, он почитал за благо, теперь Джеордже должен будет скорее жениться на ней, а ему — с плеч забота. Он думал, что парень теперь наведывается тайком, но скоро должен прийти сватать. Поэтому, встречаясь с ним, Бачу был еще приветливее прежнего, подмигивал ему, дескать, он все знает и не сердится, оказывал ему почет и уважение, как законному зятю, чем приводил Джеордже в смущение...
Ана все с большим нетерпением ждала ночей. Короткий зимний день казался ей бесконечным, и едва только вечерело, она теряла самообладание, краснела от каждого отцовского слова, поминутно выискивала себе дело на дворе, чтобы узнать, не пришел ли Ион, с дрожью в сердце думая, а вдруг он не придет, и не знала, как бы скорее постелить постель, уложить отца и погасить лампу. А Ион неизменно являлся всегда под полночь, чуть скрипнув калиткой, чтобы дать ей знать... Но в дом он больше не заходил. Ана на другой же день тогда устроила мягкую постель в омете соломы в саду. Через неделю они перебрались на поветь, где было безопаснее всего.
На рождество Ана уверилась, что она забеременела, и ночью, в страстных объятьях, меж любовных слов, шепнула Иону, что теперь ее жизнь в его власти. Он на это ничего не сказал, но с тех пор стал бывать не каждую ночь.
Ворочаясь без сна на печи, Ана все так же ждала его, прислушивалась, не скрипнула ли калитка, в голове у нее звенело от напряжения, и до самого утра она не смыкала глаз. А днем сама же подыскивала ему оправдания, и когда после многих мучительных ночей Ион потом удосуживался прийти, она даже не смела попрекнуть его из боязни, что тогда он больше не появится. Она чувствовала, что стала игрушкой в его руках, однако ей и в голову не приходило, обвинять его. Она считала, что в любви не может быть и речи о вине. Они судьбой назначены друг другу. То, что сталось, на роду им написано. Несмотря на это, она до того стыдилась людей, что едва отваживалась выйти со двора. Дневной свет вгонял ее в краску. Когда ей надо было пройти по улице, она шла потупясь, чтобы не встречать чужих взглядов. Ей представлялось, что о ее позоре должны кричать на всех углах. Она в страхе спрашивала себя, чем же; кончится это несчастье? Почему Ион не попытается посватать ее, чтобы она избавилась от тревог, которые скребут ей сердце? Может, если во всем признаться, отец и смягчится, если сразу не убьет ее... Или Ион нарочно оттягивает время, ждет, пока все село будет на нее пальцем показывать? Это подозрение, что Ион способен растоптать ее душу, было для нее страшней родительского гнева...
Ион пропадал целую неделю, а когда пришел, то отказался лезть на сеновал. Он напомнил Ане, что в одну ночь Василе Бачу зашел в хлев задать корм скотине и чуть не обнаружил их. У Аны не хватило духу уговаривать его, она только сказала со слезами в голосе, чтобы он приходил чаще, как и прежде, и чтобы придумал что-нибудь, как, по его, лучше,— ведь скоро она уже не сможет скрыть беременность.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131 132 133 134 135 136 137 138 139 140 141 142 143 144 145 146 147 148 149 150 151 152 153 154 155 156