.. Ты видела, как меня осрамил дядя Василе?..
— Будто ты не знаешь, какой он, когда напьется...— Потом, помолчав, она добавила: — А ты и выместил на Джеордже...
— Да потому, что Джеордже ого какой зловредный! — отрезал Ион с таким диким блеском в глазах, что Ана даже содрогнулась.
Они постояли еще немного, не говоря и не взглядывая друг на друга. Потом девушка растерянно взяла корзину и сказала:
— Ну я пойду, а то отец, верно, заждался...
— Иди, иди, — просто сказал Ион.
Ана пошла по тропинке на гору. Пройдя несколько шагов, она обернулась с кроткой улыбкой, а Ион при этом снова подумал еще угрюмее:
«Страх какая худущая и некрасивая, бедняга!..»
Он провожал ее глазами, пока она не скрылась за поворотом. И когда увидел, как она покачивается на ходу, точно захирелая тростинка, в которой нет ни крепости, ни жизни, в нем дрогнуло сердце и он с горечью подумал: «Эх, из-за кого терплю обиды и ругань!»
Он постоял в забытьи, но вдруг опомнился, тряхнул головой, как бы противясь слабости, и сурово сказал себе: «Кисну, как старая дура. Будто уж я не сумею выбиться из нищенства... Чего там, не плоха Ануца! Надо быть остолопом, чтобы отворачиваться от счастья из-за каких-то там слов...»
Он хотел опять приняться за косьбу, когда позади раздался звонкий голос:
— Все лентяйничаешь?
От души его отлегла вся забота, когда он увидел приближавшуюся Флорику, румяную, круглолицую, улыбающуюся, резвую, как само искушение. Оторопев от радости, он пролепетал:
— Отдохнул малость... Шла тут Ана Бачу, и я...
Он сразу осекся, заметив в глазах девушки набежавшую печаль. Он пожалел, что проговорился, и хотел поправить дело, перевести разговор. Но Флорика не дана ему даже начать, сказала с укором:
--Видела Как не видеть... Небось не слепая... Бе-гаешь за ней, ровно кобель... Диву даюсь, как только тебе несовестно...
Ион попробовал рассмеяться. И не смог, а сказал тепло, лаская се взглядом:
— Иль не знаешь, каково нынче на свете, Флорика?.. Жизни не рад... Поверь мне! А в сердце у меня королевной так ты и осталась...
Глаза у девушки налились слезами, она едва выговорила :
— На смех себя выставляешь, лишь бы жениться на ней...
Ион молчал. Потом вздохнул. Кровь кипела в нем. Не проронив ни слова, он обхватил ее, сжал, душа в объятиях, и стал целовать в губы с какой-то дикой страстью. Флорика увертывалась, но с каждым движением еще теснее прижималась к его груди и шептала меж поцелуями:
— Ионикэ... пусти меня... Люди видят... Пусти... Видят ведь... люди...
— Эдак ты работаешь, сынок ? — крикнула в ту минуту Зенобия, которая пришла с едой, торопливая и сердитая.
Парень и девушка сразу отпрянули. Флорика, вся багровая от стыда, едва пролепетала что-то и исчезла. А Ион, чтобы скрыть смущение, напустился на мать:
— А ты тоже, наскочила, готова живьем проглотить, словно я день-деньской сложа руки сижу. Лучше
бы пораньше пришла, сама суди, солнце-то вон на полдне, вся кошенина в труху пересохла...
3
Ана пришла на гору, еле переводя дух. Василе Бачу с двумя работниками усердно косили, лишь изредка перебрасываясь замечаниями.
— Пришла ? — неприветливо спросил Василе, увидя Ану.
Ему хотелось повременить с едой, чтобы косцы могли побольше наработать до обеда, он и так им платил довольно дорого.
Старательный был мужик Василе Бачу, когда не блажил. Жизнь у него была тяжелая и вся прошла в труде, но всегда он держался в крепких хозяевах. Родители, кроме худой жизни, ничего ему не дали. Женился он на богатой и некрасивой девушке, но надышаться на нее не мог, потому что она олицетворяла собой весь тот достаток, который вывел его из нужды, — земли, дом, скот. Богатство открыло простор его трудолюбию, жажда копить добро завладела его душой. Он жил в вечном страхе, что грянет беда, как гром среди ясного неба, и прахом пойдут все кровные труды. Первые трое детей у него померли, и года им не сровнялось. Ана была четвертой. После родились еще двое, но не жили... Василе Бачу все ждал мальчика. И наконец дождался, но и тот был не жилец, вздумал явиться на суетный свет ногами вперед и причинил одни муки и горе. Повивальная бабка, сама мать роженицы, перепробовала все заговоры и травы. Тщетно. Неделю напролет в доме стоял стон и крик. Тогда Василе кинулся звать доктора Филипою из Армадии. Доктор как посмотрел ее, так и ахнул, обругал их всех за то, что не дали раньше знать, по-том сказал, что теперь поздно, она уже синеть начала, чудеса один только бог творит, надо было свезти ее в больницу в Бистрицу, чтобы ребенка из чрева извлечь. Бачу заплатил ему один злотый серебром и от-вез его домой на подводе. Пока сам вернулся, жена испустила дух. Ребенок часа два еще шевелился, бабка даже собиралась заколоть его иглой, чтобы, кой грех, не погребли живым, некрещеным, и будет тогда по ночам являться с того света, людей страшить... Вместе с женой похоронил Василе Бачу и часть своей души.
Не стало той охоты к работе, как будто уже не для кого было, стараться... Осталась в утешение Ана, похо-дившая на мать, но она же и озлобляла его, потому что ребенок свел в могилу жену, его опору в жизни. Ой попробовал заглушить тоску ракией. И так как действительно забывал все, когда был пьян, он стал напиваться все чаще. Ему осточертело все на свете, душа его была точно выпотрошенный кошель. Что ни наживал теперь, пропивал. День ото дня он делался бесшабашнее. Только землей дорожил по-прежнему. Страдал при мысли, что придется кромсать ее, чтобы выделить Ане приданое, когда пойдет замуж. Не раз пился, придумывая способ, чтобы ничего не давать, пока сам жив. Джеордже Томы Булбука казался ему единственным, кто бы мог и так взять дочь, подождав С приданым до его смерти.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131 132 133 134 135 136 137 138 139 140 141 142 143 144 145 146 147 148 149 150 151 152 153 154 155 156