Потом, когда накопилось много платежей, он на-ше'л себе оправдание, что все равно не может уплатить такую большую сумму, а уладит это дело после Лау-риной свадьбы, чуть только справится с затруднениями... Теперь вот фирма потеряла терпение и требовала немедленно внести как просроченные, так и остающиеся по контракту платежи, триста с лишним крон.
— Триста крон! — пробормотал Хер деля с безнадежной улыбкой. — И как раз сейчас, перед свадьбой!
По дороге к дому он взвесил все обстоятельства. Что ему не под силу выплатить теперь такую сумму, в этом он был уверен. Значит, главное — постараться оттянуть время, пока не пройдет свадьба. Тогда уж он займется расчетами... Первым долгом, не надо показывать дома повестку и упоминать про суд, во избежание раздоров, слез, проклятий и семейного переполоха. Он сам спокойно распутается, без всякой суматохи. По несчастью, суд назначен до пасхи. Это хуже. А раз он не может заплатить и вся его защита только бедность, тогда зачем и на суд идти. Пускай присудят. Вексель все равно не отсрочишь. После можно будет как-то договориться с адвокатом фирмы, скажем, покрыть судебные издержки и возобновить рассрочку... Там пройдут и праздники, и Лаурина свадьба, и все станет проще...
Он вошел к себе веселый, как будто выиграл в лотерею. Хотя повестка в кармане так и жгла его, он обхватил жену за талию, молодцевато прокружил ее и звонко чмокнул в обе щеки, насмешив дочерей и возмутив г-жу Хердглю. Она негодующе вырвалась и стала ругаться:
— Но, одурел!.. И детей не стыдишься, старый, безмозглый ты человек, они вон видят и осуждают тебя!
Так как беда не приходит одна, в канун суда, под вечер, когда этого никак не ждали, а только и говорили, на какое самопожертвование обрекает себя бедный малый на этой неблагодарной службе, не отвечающей стремлениям поэта, вдруг отворилась дверь, и на пороге появился сам Титу, сияя улыбкой, с почтой из Жидовицы, и в ней циркуляр, уведомляющий Херделю, что инспектор Чернатонь, его покровитель, ушел на пенсию и впредь до постоянного назначения его место заступил субинспектор Хорват. «Видно, все несчастья валятся на мою голову!» — мрачно подумал Херделя.
Титу самыми черными красками расписал «жида из Гаргалэу», который старался обратить его в послушное орудие угнетения местных румын, и изъявил радость, что вырвался невредимым из логова иноземцев, где на каждом шагу оскорбляют твои самые святые чувства. Мать и сестры похвалили его — и хорошо сделал, что не стал служить бесчувственному ренегату. Учитель понял одно — что юношу уволили и опять он остался без куска хлеба, значит, на его бедную голову, побелевшую от кручин, еще одно горе, именно теперь, когда заботы так и сыпались на него. Но самой прискорбной новостью было известие об отставке старика Чернатоня, ибо на горизонте всплыла угроза всей его учительской карьере. Чернатонь был душа-человек и на многое закрывал глаза, тогда как его преемник Хорват, националист, еще и прежде заедал Херделе жизнь, вечно выказывая недовольство тем, что дети в Припасе не говорят по-венгерски. Насилу заснул этой ночью Херделя. Заботы, точно злые духи, обступали его, донимали и мучили. Безмятежный сон остальных только усугублял его страдания. Ужасно нести свой крест одному, безутешному, когда не можешь и поделиться горем с окружающими. Хотя они и близки, и все-таки тебя не понимают... Пожалуй, никогда еще бремя жизни не казалось ему таким тягостным, а будущее таким мрачным...
Наутро он отправился в Армадию, не на суд, а просто чтобы быть поблизости, хоть узнать, что против него затевают. Титу проводил его до Жидо-вицы и остался там проведать друзей и знакомых, с которыми не виделся почти два месяца, условясь с отцом встретиться в обед в пивной «Рахова». Учитель в нетерпении помыкался по Армадии, зашел в банк «Сомешана», потом к доктору Филипою, будущему посаженому отцу Лауры, и поговорил с ним о свадебных делах. Титу не посчастливилось застать Розу Ланг, и он вскоре тоже пришел в Армадию; вздумалось ему навестить Лукрецию Драгу, но тут его очень холодно приняли, потому что барышня была сговорена с преподавателем Опрей. Огорченный этим обстоятельством, он послонялся по улицам, а в полдень от нечего делать завернул в пивную, где и нашел отца. Тот, сумрачный, сидел один за пивом. Юноша стал распространяться о своих злоключениях в Гаргалэу, лотом пустился в патетичные разглагольствования о своем предназначении, планах, об откровении, осенившем его, когда он столкнулся с венгерской опасностью. Херделя долгое время удрученно молчал, но, видя, что Титу не унимается, перебил его с горькой укоризной:
— Ты, сынок, прямо как птичка божия живешь!.. Заносишься в мечтах и не замечаешь, что действительность душит нас и вот-вот доконает!
Титу даже рот раскрыл, но, так и не почувствовав горечи в словах отца, продолжал с картинным размашистым жестом:
— Ты никогда не понимал возвышенных порывов!
И мысленно добавил: «Недаром в Армадии поговаривают, что отец немножко ренегат... Они, пожалуй, и правы!»
— Да ведь и ты не понимал наших затруднений, хоть ты уже взрослый человек и должен бы мало-мальски поддерживать семью, — сказал Херделя с тем же укором в голосе.
— Что значат все наши мелочные заботы в сравнении с величайшими нуждами народа! — громогласно воскликнул Титу. — Тот не румын, отец, кто ставит личные интересы превыше общественных!
Учитель грустно усмехнулся и в то время, как юноша развивал свои национальные идеи, он подумал, что когда-то давно и сам был таким же, пока не узнал, что такое жизненные тяготы, и пока не столкнулся с людьми.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131 132 133 134 135 136 137 138 139 140 141 142 143 144 145 146 147 148 149 150 151 152 153 154 155 156