А вы да проживете долго и счастливо (датск.)}
- Я полагаю, - вмешался Эвсфен, - что так говорили
готы, и, буде на то господня воля, научимся говорить и мы, но
только задом.
Тогда путник заговорил так:
- Адони, шолом леха. Им ишар хароб халь хабдеха,
бемехера титен ли кикар лехем, какатуб: "Лаах аль Адонай
хоненраль".
{ Мир тебе, господин мой! Если хочешь сделать добро слуге
твоему, дай мне сейчас же хлеба, ибо сказано: "Ссужает Господу
в долг тот, кто милосерд к бедняку" (еврейск.)}
Эпистемон же на это заметил:
- Вот сейчас я понял, - это язык еврейский, и когда он
на нем говорит, он произносит слова, как ритор.
Тогда путник заговорил так:
- Деспота тинин панагате, диати си ми ук артодотис?
Горас гар лимо аналискоменон эме атлиос, ке эн то метак-си ме
ук элейс удамос; дзетис де пар эму га у хре. Ке гомос филологи
пантес гомологуси тоге логус те ке ремата перрита гипархин,
гопоте прагма афто паси делан эсти. Энта гар ананкей монон логи
исин, гина прагмата, гон пери амфисбетумен, ме просфорос
эпифенете.
{ Владыко мой, лучший из владык, почему ты меня не
накормишь? Ты же видишь, что я, несчастный, умираю с голоду,
между тем нисколько мне не сострадаешь и задаешь вопросы, к
делу совсем не относящиеся. А ведь толкователи и комментаторы
единодушно утверждают, что в тех случаях, когда все само по
себе ясно, слова и рассуждения излишни. Слова необходимы лишь
для того, чтобы осветить дело, о котором идет речь, если оно
недостаточно очевидно (греч.)}
- А, понимаю! - воскликнул лакей Пантагрюэля Карпалим.
- Это по-гречески! Как, разве ты жил в Греции?
Путник же заговорил так:
- Агону донт уссис ву денагез альгару, ну день фару
замист вус маристон ульбру, фускез ву броль, там бреда-гез
мупретон ден гуль густ, дагездагез ну круписфост бардуннофлист
ну гру. Агу пастон толь нальприссис гурту лос экбатанус пру
букви броль панигу ден баскру нудус кагуонс гуль уст тропассу.
- Я как будто бы понял, - сказал Пантагрюэль. - Должно
полагать, это язык моей родной страны Утопии, - во всяком
случае, он напоминает его своим звучанием.
Он хотел было еще что-то сказать, но путник его прервал:
- Ям тотиес вое пер сакра перкве деос деаскве омнис
обтестатус сум ут, си ква вое пиетас пермовет, эгестатем меам
соларемини, нек гилум профицио кламанс эт эйюланс. Сините,
квезо, сините, вири импии,

Кво ме фата вокант

абире, нек ультра ванис вестрис интерпеллационибус
обтундатис, меморес велтерис иллиус адагии, кво вентер
фаме-ликус аурикулис карере дицитур.
{Уже столько раз, заклиная вас всем святым, всеми богами и
богинями, я взывал к вам, умоляя, если сохранилась в вас хоть
капля благочестия, прийти на помощь моей нужде, но ничего не
добился своими воплями и сетованиями. Пусть же, пусть, о мужи
нечестивые, уйду я вашим попустительством туда, куда
Судьбы зовут меня злые,
и не докучайте мне больше вашими пустыми расспросами,
помятуя о той древней поговорке, которая утверждает: у
голодного брюха не ищи уха (лат.)}
- Полно, дружище! - сказал Пантагрюэль. - А вы
по-французски-то говорить умеете?
- Еще как, сеньор, умею! - отвечал путник. - Слава
Богу, это мой родной язык, я родился и вырос в зеленом саду
Франции, то есть в Турени.
- Hу так скажите же нам, как вас зовут и откуда вы сюда
прибыли! - молвил Пантагрюэль. - Честное слово, вы мне так
полюбились, что, если вы ничего не имеете против, я не отпущу
вас от себя ни на шаг, и отныне мы с вами составим такую же
неразлучную пару, как Эней и Ахат.
- Сеньор! - сказал путник. - Мое подлинное и настоящее
имя, данное мне при крещении, Панург, а прибыл я из Турции, где
находился в плену со времени злополучного похода на Митилену. Я
охотно поведал бы вам свои приключения, ибо они еще необычайнее
приключений Одиссеевых, но коль скоро вам благоугодно взять
меня к себе - а я охотно принимаю ваше предложение и обещаю не
покинуть вас даже в том случае, если вы отправитесь ко всем
чертям, - у нас еще будет время потолковать об этом на досуге,
в настоящую же минуту я испытываю острую потребность в пище:
зубы у меня щелкают, в животе пусто, в горле пересохло, аппетит
зверский, - одним словом, все наготове. Если вы желаете
привести меня в годное состояние, благоволите отдать надлежащие
распоряжения. Вы потешите свой взор, глядя, как я стану
уписывать за обе щеки.
Тут Пантагрюэль отвел Панурга к себе и велел принести как
можно больше съестного, что и было исполнено; Панург славно в
тот вечер поужинал, лег спать с петухами, а на другой день
проснулся перед самым обедом, и не успели другие оглянуться,
как он уже сидел за столом.

ГЛАВА Х. О том, как Пантагрюэль правильно разрешил один удивительно неясный и трудный вопрос - разрешил столь мудро, что его решение было признано поистине чудесным

Крепко запомнив наставления, заключавшиеся в письме отца,
Пантагрюэль порешил в один из ближайших дней проверить свои
познания.
И точно: он велел вывесить на всех перекрестках девять
тысяч семьсот шестьдесят четыре тезиса, касавшиеся всех
отраслей знания и затрагивавшие наиболее спорные вопросы в
любой из наук.
Прежде всего он выступил на улице Фуарр против всех
магистров наук, студентов и ораторов - и всех посадил в лужу.
Затем он выступил в Сорбонне против всех богословов, - это
продолжалось полтора месяца, с четырех часов утра до шести
вечера, с двухчасовым перерывом, чтобы закусить и подкрепиться,
каковой диспут не мешал сорбоннским богословам, по обыкновению,
клюкать и пропускать для бодрости.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45