Все оборвалось мгновенно, неож
иданно.
Всего пять с половиной лет я прожила «до войны»… Так мало!
«Война, война, война… Сталин, Россия… фашизм, Гитлер… СССР, Родина…» Ч слы
шалось отовсюду.
Что такое война? Почему они ее боятся? Мне было очень любопытно Ч что тако
е «пострадало от бомбежки?» Как это выглядит?
После бомбежки мы с папой пошли в город.
Ч Марк, не бери Люсю. Там могут быть убитые. Зачем ребенку видеть это?
Ч Ребенык, Леля, хай знаить и видить усе. И хорошее и плохое. Усе своими гла
зами. Жисть есть жисть, моя детка.
Мы пошли в центр, на площадь Тевелева. Во Дворец пионеров попала бомба. Сер
едина здания, там, где был центральный вход, разрушена. Окна выбиты. А как ж
е красные пушистые рыбки? Где они? Успели их спасти?
Городской пассаж, что напротив Дворца, был разрушен совершенно, и даже ко
е-где еще шел дым.
«Да, усе чисто знесли, зравняли з землею… ах ты мамыньки родныи…»
Я так любила ходить в пассаж с мамой! Мне он запомнился как сказочный двор
ец! Много-много света! И сверкают треугольные флакончики одеколонов: «Ай-
Петри», «Жигули», «Кармен»…, их много, бесчисленное количество. И мама сча
стливая, как на Первое мая!
А теперь Ч бугристая, еще горячая груда кирпичей…
От Дворца мы пошли по Сумской улице к нашему дому. Около ресторана «Люкс»
лежала раненая женщина. Других, более пострадавших, наверное, уже увезли
в больницу. Она лежала на правом боку. Левое плечо у нее было раздроблено,
и цветастая кофточка вдавилась внутрь. Широкая белая юбка от ветра подни
малась. На ноге, повыше колена, осколком вырвало кусок мяса. От ветра юбка
закрыла лицо и видны были только белые трусики. «Товарищи! Кто-нибудь, пож
алуйста, поправьте юбку… Как стыдно… Товарищи, дорогие товарищи, пожалуй
ста… Так стыдно…» Ч твердила она монотонно. Лицо у нее было совсем серое.
Она даже не стонала. Неужели ей не больно? Почему она не кричит? Почему она
говорит «товарищи, товарищи»?
На своем месте, около моей будущей школы, сидел Андрей, склонив на грудь ло
хматую голову. Перед ним лежала на тротуаре его потертая кожаная кепка. Е
го убило осколком в спину. Он так естественно сидел, что никто и не подумал
, что он мертв. Сидит нищий и сидит… Андрей был первым человеком в моей жиз
ни, которого я увидела неживым. Как это? Был Ч и больше нет…
«Усе, Лель, Андрей нам усем приказав долго жить… Усю спину ему разворотил
о. Хай земля ему будет пухом. Эх, браток…»
Папа ушел на фронт добровольцем. В первые дни войны его возраст считался
непризывным. Тогда мне папа казался молодым и здоровым. Только много поз
же я узнала от мамы, что он был инвалидом. После работы на шахте у него на жи
воте были две грыжи. Операция не помогла. Он всю жизнь носил бандаж, которы
й сильно вминался в живот с двух сторон. Ему нельзя было поднимать тяжест
и. Но я помню, как он то и дело поднимал тяжелые вещи (один только баян весил
12 килограммов). После той шахты у него всю жизнь был сильный кашель. Когда о
н кашлял или смеялся, он всегда придерживал живот.
Папа ушел на фронт. Мы с мамой остались в Харькове. Филармония, за которой
числились родители, имела строгий лимит на эвакуацию. В первую очередь э
вакуировали заводы, фабрики, предприятия… а филармония и, тем более, нешт
атные работники Ч позже. Так мы и просидели с мамой на переполненном вок
зале с чемоданами и мешками. А потом вернулись домой.
Маме было двадцать четыре года. Она ничего не умела без папы, всего боялас
ь. Когда папа уходил на войну, она была совсем потерянной и все время плака
ла:
Ч Марк, как же нам быть? Что же делать, Марк? А? Не оставляй нас… Я боюсь…
Ч Не бойсь Лялюша, не бойсь… Ты девка умная, чуковная… Што ж, детка, сделаи
шь… Жисть есть жисть… Дочурочка тебе поможить… А я не могу больший ждать
… Пойду добровольно защищать Родину! Ну, с богум…
Папа ушел и унес с собой баян. А вместе с ним унес самые прекрасные песни, с
амый светлый праздник Ч Первое мая, самое лучшее в жизни время. Время Ч «
до войны».

ВАЛИ

24 октября 1941 года в Харьков вошли немцы. В городе как будто все вымерло. Толь
ко по булыжной мостовой Клочковской улицы шли немецкие войска, ехали маш
ины, танки, орудия. Не было ни выстрелов, ни шума. Жители группками осторож
но спускались вниз по Клочковской, чтобы поближе разглядеть: какие же он
и, немцы?
Немцы шли, ехали молча. Никакой радости, никакого ликования по поводу взя
тия крупного города не было. Все холодно, четко, равнодушно. На жителей не
смотрели. Мы разглядывали их дымчато-серую форму, лица, погоны. У некоторы
х под подбородками висели железные кресты. Впервые увидели и немецкие та
нки, тоже с крестами.
Несколько дней было затишье. Вообще не чувствовалось, что вошли враги.
Началось все позже.
Началось с того, что собрали всех жителей нашего дома, оставшихся в оккуп
ации, и приказали освободить дом. «Здесь будет расквартировываться неме
цкая часть». Первый раз я услышала немецкую речь. Немецкий офицер был нем
олодой, говорил вежливо. А вот переводчиком… Ч как же это? Вот это да! Из на
шего дома Ч Илья?!
Ч Илья, мам, смотри, дядя Илья! Ты видишь, мама? Ч дернула я маму за платье,
пытаясь развернуть ее к себе. Мне нужно было заглянуть ей в лицо. Мама меня
сильно ударила, испуганно оглянулась на жителей нашего дома и шепотом п
риказала, чтобы я никогда больше не болтала глупостей.
Ч А то нас убьют… поняла?
Наш дом распался. Кто куда. Разбрелись по разным квартирам. Мы с мамой попа
ли в четырехэтажный дом, в квартиру на четвертом этаже.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33