Если умный все же пойдет в гору, то уж коня за собой не потащит, Василикин Гнедко корячится на ребристых плитах, то и дело оступаясь и приседая.
Застывший оползень вывел нас на маленькое плато, прилепившееся к горной стене. Его стоило наречь Эдемом за то, что после смертельного риска и испытания на грешность человек попадал в светлую березовую рощу и мог перевести дух, повалившись в фиалки, цикламены, горную лаванду, огненно-рыжие жарки. Здесь он мог вкусить и целебных ягод облепихи, а пройдя чуть дальше - напиться из полуводопада-полуручья. Без брызг и мути тонкой широкой лентой соскользал он по отвесной плите, а затем, отразившись внизу о плавную крутость, фонтаном взлетел вверх и в три коротких извива сбегал в пропасть. Высота разрывала поток на части, и он не вливался в реку, а обрушивался в нее дождем.
Кроны берез вспухали от птичьего щебета. Плети плюща состязались между собой, кто выше заползет на скалу. Солнце нагревало серые камни, и на них выступали красные капельки земляники. И верилось: вот она, та страна, где «камень становится растением, растение - зверем, зверь - человеком, человек - демоном, демон - богом». Влажный лоб чутко ловит токи ветерка, уши полны птичьих трелей, а глаза залиты сквозь опущенные веки красным золотом солнца.
Здесь было так привольно и радостно, что не хотелось никуда уходить. А мысль о том, чтобы навсегда раствориться в этом зелёном шуме и солнечном буйстве, стать вековечной его частицей, казалась такой заманчивой, что, окажись в моих руках пистолет, я бы не колеблясь, простым нажатием на курок ввергнул себя в этот прекрасный солнцеворот листвы, брызг, птичьего гомона.
Смерть переходила здесь в жизнь щедро, зримо и утешительно.
Вон поодаль из распластанного, наполовину осевшего в землю ствола старой березы вытянулись в рядок семь молодых деревцев. Чем не белые щенята, которых кормит развалившаяся псина?
В стене у расщелины, откуда выливался ручей, была выбита полукруглая ниша размером с почтовый ящик. В нише на плоском красном камне сидел бронзовый, посиневший от времени буддийский божок.
Унести бы бурханчик с собой да поставить на письменный стол… Я не посмел это сделать, и сам не знаю почему. То ли из смутного страха перед спуском по обвалу. (А вдруг, чем чёрт не шутит, глыбы ринутся вниз именно тогда, когда я разрушу эту маленькую кумирню?) То ли потому, что без этого божка ущелье лишилось бы своей тайны и Край Мира превратился бы в обычный обрыв над пропастью… То ли потому, что вспомнил матроса Жамбалова с его «кумирней» в центральном посту…Но камень, на котором сидел Будда, камень был самым настоящим авантюрином - полудрагоценной разновидностью кварца; земля скупо выпустила его из своих недр только на Алтае. Я отщепил себе кусочек: название камня вполне отвечало духу нашего предприятия.

8.
Странное зрение обрел я в горах. Вот зеленобородый корявый кедр сталкивает с валуна березу. Корни её выброшены в воздух, она скособочилась, как канатоходец, потерявший равновесие, и держится до первого ветра. немой вопль о помощи висит над валуном.
Толстенные чешуйчатые корни кедрачей обвивают валуны, как змеи, приподнимают камни над землей, вдавливают их в податливые тела толстенных стволов, и те вбирают их, втягивают их в себя, будто переваривают каменную добычу в морщинистых дуплах, как желудках. Одревесневшие лапы, когти, клешни, щупальца всех мыслимых на земле видов цепляются за скудную, нанесенную ветром почву. Глядя на них, понимаешь, как и почему сложились легенды о хищных орхидеях, растениях-людоедах.
А такого я не видывал за всю свою многоезжую жизнь. Могучее дерево высилось посреди плато. Сквозь лохмотья отринутой коры белели округлости всех форм человеческого тела. Корявый ствол оброс гроздьями женских грудей, вспученными и продавленными пупами, бородавками. Это было живое изваяние. Должно быть, под сенью именно такого древа Эроса свершилось грехопадение Адама и Евы. Тут даже не надо было срывать никаких запретных плодов. Достаточно было внимательно рассмотреть ствол.
Плато Эдем кончалось площадкой, заваленной обломками шестигранных столбов, похожих на гробы. Площадка Разбитых Саркофагов, (по-другому её не назовешь) жалась к стесу горы и уходила за поворот сужающимся карнизом.
Алтайское солнце било в каменную стену с такой силой, что казалось, именно солнечные лучи и раздробили базальтовый монолит. Это из-под их золотых ломиков просыпалась на тропу каменная дребедень. «Каменоломня Солнца»,-нанес я новое название на свою мысленную карту.
Гнедко, покорно шедший за Василикой, вдруг захрапел, замотал головой, вырывая повод. Грай тоже раздул ноздри, присел, упираясь передними копытами.
- Балуй, черт! - прикрикнула Василика.
Кони,всхрапывая, прядя ушами, нехотя пошли следом.
Стена состояла в этом месте из гигантской перекошенной стопы каменных плит с глубоко выветренными промежутками. Плиты выступали неровными острыми краями в самых неподходящих местах - то под ногами, то на уровне глаз. Да и сам карниз являл собой край пластины, выдающийся на метр-полтора из общей стопы. В тёмных промежутках прятались корни и змеи. Корни спускались от корявых деревцев, росших на закраинах плит. А змеи - плоскоголовые бурые щитомордники - гнездились в щелях друг над другом - ярусами и этажами. Я назвал стенку Змеиным Солярием, потому что на её каменных полках гады занимались не чем иным, как грели холодную кровь, переваривали на солнцепеке добычу да крутили любовь в прямом смысле этого слова: завязывались скользкими тугими узлами, обвивали друг дружку, сплетались в клубки.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129