Семилетняя ее спутница (единомышленница) на меня с интересом поглядывала. Она была в льняном сарафане с большими цветами. Мне стало неловко. Женщина, бывшая в клетчатой рубашке поверх купальника, эту неловкость устранила, мягко положив руку на мое плечо. Глаз ее я не чувствовал – только приязнь и притяжение. Когда я забыл о Наде и Свете, она сказала что-то девочке, и та ушла к ручью. Прошло мгновение, и женщина сидела надо мной, лежавшим на спине, на корточках и вращала попой, раз за разом упадая на меня так, что мой восторженный член едва не входил в ее матку. Восхищение, действие, чувственная сладость переполняли меня. Я счастливо смеялся душой, и она была счастлива. На самом пике наслаждения моя крайняя плоть расцвела чудесно-невозможным цветком осязания, и я кончил.

* * *

Я проснулся. Включил лампу. Снял трусы – они были в сперме. Сперма была на простыне и на пододеяльнике. Иногда я кончал ночью, когда был одинок, и приходили фантазии, но так хорошо мне никогда не было. Не было неприязни к замаранному белью и к себе. Было покойно. Одиночество ушло. Я престал ненавидеть Свету и страшную ее мать. Чувство к Полине стало посторонним. Я знал, что с женщиной из сна у меня все получится. Она – моя. И девочка моя. И я все сделаю, чтобы она выросла хорошей. Пусть они виртуальны – ведь и я обитаю отнюдь не в вещественном мире. Мы будем счастливы, и они будут думать обо мне лучше, чем я о себе.
Я действительно это чувствую. У меня было много реальных женщин – и не одна из них не была до конца моей, как явившаяся ночью. У нас все получится, ведь я во сне вижу и чувствую резче, чем наяву.
Чтобы она бы мне сейчас сказала?

* * *

– Ты работай, милый. Ты должен каждый день продвигать задуманное... А вечером я приду.
Улыбнулась таинственно, и я явственно увидел, то, что случится только вечером.
– Папа, а я? – сморщила девочка носик. – Мы с тобой поиграем?
– Конечно...

* * *

Мужчины, не умеющие найти сексуального партнера, крадут женщин, и заключают их в погребах или подвалах. То есть создают себе искусственную явь, в которой они могут все.
Я создал себе такую же явь по ту сторону сознания.
Однако надо работать.

* * *

Перечитав написанное накануне, я почувствовал себя Павликом Морозовым. Меня родили, выкормили, дали образование, помогали, как могли, в течение всей жизни, а я пишу гадости. Пишу донос. Приговор. Не низость ли это? Жизни не изменить, а подобного рода труды лишь добавляют в нее горечи. Надо быть благородным и благодарным, ведь тьме и тьме людей досталась невообразимо худшая участь. Младенцев выбрасывают в мусорные баки, подвергают насилию или вовсе отдают на воспитание дворовым собакам.
Нет, несмотря ни на что, я должен сделать это.
Должен.
Почему? Почему?.. Да потому что если бы я знал, в молодости знал, что мой сын Александр, и моя дочь Полина когда-нибудь напишут нечто подобное, я бы стал другим. Или, по крайней мере, многих гадостей по отношению к ним не сделал бы. Постарался бы не сделать.

* * *

Недавно, перебирая личный архив, наткнулся на черно-белую фотографию сестры. Девочка двенадцати лет в белых гольфах и летнем платьице полусидит на перилах балкона... Удивленный возникшим чувствам, я впился глазами в ее прекрасное лицо, во всю ее фигурку. Удивленный, потому что понял, что беззаветно люблю эту девочку, и готов для нее на все. Удивленный, потому что никогда таких чувств к ней не испытывал – ни в те годы, ни позже. Она была просто сестрой, а я братом. Да, просто братом, а она – просто сестрой.
Однажды она, трехлетняя, заболела, ее положили в больницу. Я пришел домой из школы и спросил у няньки, – у сестры была нянька, – на удивление неприятной и темной женщины с одутловатым верующим лицом, вечно обрамленным черным платком, нет ли каких о ней вестей. Она, осветившись резкой улыбкой, с удовольствием проговорила:
– Умерла твоя сестрица, в морге теперь лежит.
Умерев наполовину, я побежал в больницу через весь город. Господи, как я бежал! Бежал сквозь ставший чужим и бессмысленным мир, бежал, теряя от изнеможения сознание, бежал, видя ее, мертвую...
Нянька, к счастью, обманула. Она просто обманула.
Отложив фотографию, я подумал: "Если бы мы не расстались тогда, если бы она не уехала с родителями, то все было бы по-другому. Мы, родные, спасли бы друг друга, мы были бы лучше, и многих мерзостей в нашей жизни не случилось.
А они уехали. Отец завел артисточку из драматического театра, и мать решила проблему кардинально – оставив мне квартиру, увезла его в геологический поселок под Новым Осколом; через три года они переехали в Москву.
Мы ходили к ним с мамой. Почему она взяла меня с собой, я не понимаю до сих пор. Что мог разбудить в отчиме пасынок? Но она взяла, и впервые в жизни я увидел отчима в нетрудовой богемной обстановке – он, полный пафоса, сидел на кровати с гитарой и пел романс "Я встретил вас" своим хорошо поставленным баритоном. Артистка – худенькая, резкая, симпатичная – возлежала перед ним упругой кошечкой.
Я смотрел, раскрыв рот.

* * *

Вторым браком сестра вышла замуж за ингуша. Сын – верующий. Отличник, учится в юридической академии. Чтобы быть к нему ближе, приняла магометанство. Если бы он был адвентистом седьмого дня, она стала бы адвентисткой. Все мои принципы протерлись до дыр, но менять религию я бы не стал. Из принципа. Ни ради сына, ни ради дочери. Это тоже самое, что менять разрез глаз.
Он, наверное, сказал моей сестре: "Мама, ты была бы мне ближе, если бы стала мусульманкой".

* * *

Папа Олег не знает, что он наследовал мне, а не родной дочери и внуку, которые ничего от него не взяли.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81